– Двенадцать за два года? – Эттвуд был изумлен.

– А чему тут удивляться? Если музыка у вас внутри, она непременно должна вылиться наружу.

– Но так много за такое короткое время!

– Эттвуд, количество не имеет значения. Никого не трогает, сколько вы сочинили концертов – двенадцать или один. Единственно, что от вас требуется, – писать музыку им по вкусу.

– И тем не менее каждый ваш концерт прекраснее предыдущего!

– Я все их люблю одинаково, – с упреком проговорил Вольфганг.

– Вне всякого сомнения, маэстро! – воскликнул Сторейс. – Но каждый раз, думая о концерте до минор, я говорю себе: по сравнению с вами я обыкновенный дилетант.

– Вы оперный композитор, и притом хороший.

– Может быть, и хороший, но не Моцарт.

– Вы думаете, такое уж счастье быть Моцартом?

Наступила секунда неловкого молчания. Вольфганг подошел к высокому итальянскому окну гостиной, выходящему на улицу. Сколько было радужных надежд, когда он переселялся в эту квартиру! Но жалость к себе всегда вызывала у него презрение – не нужно поддаваться этому чувству. И по отношению к гостям несправедливо. Повернувшись, он выдавил улыбку, но Энн заметила его бледность и погрустневшие глаза.

– Вы должны поехать в Лондон, там вас оценят по достоинству, – сказала Энн.

– И взять с собой квартеты, посвященные Гайдну, – добавил Сторейс. – В Англии Гайдн очень известен.

– Я пытался продать их здесь, отдельными экземплярами или по подписке, но они так и не разошлись, – сказал Вольфганг. – Это не легкая музыка, они слишком необычны.

– Квартеты слишком хороши для венской публики, – с внезапным пылом заявила Энн. – Вам нужен надежный антрепренер, маэстро, человек, который вел бы ваши дела.

Констанца поднялась, давая понять, что вечер окончен. Ей уже не хотелось ехать в Англию. Сторейс говорил: репутация Моцарта в Англии стоит так же высоко, как Пурселя и Генделя, но ее вдруг охватило отчаяние. Там она не сможет соперничать с Энн. И вовсе не потому, что примадонна такая уж красавица, да и сопрано у нее хоть и приятное, но отнюдь не из ряда вон выходящее, нет, дело в другом – в музыкальности Энн: в сфере музыки они с Вольфгангом всегда найдут много общего. Энн будет петь арии, написанные им, а это всегда действует на него притягательно. Да и английскому ей не выучиться, тогда как Вольфганг уже сейчас свободно владеет этим языком.

Энн понимала чувства, испытываемые Констанцей, и ее это забавляло. По натуре жена Вольфганга обыкновенная экономка. Видимо, его сильно влечет к ней физически, думала Энн, другого объяснения такой верности не найдешь. Нет, есть и другие причины, решила Энн. Вольфганг – натура слишком тонкая, чтобы любить женщину только за это. Нужно действовать осторожно. В Лондоне она начнет выступать вместе с ним, и тогда многое изменится.

Взгляды двух женщин на какое-то мгновение встретились, но они тотчас их отвели, а Вольфганг стоял молча, погруженный в свои раздумья.

Прочитав письмо сына с просьбой взять на себя заботу о Карле Томасе на то время, что они с Констанцей пробудут с английскими друзьями в Лондоне, Леопольд понял: за этим кроется нечто большее, чем просто жажда нового. Тон письма был взволнованным, в нем сквозило страстное желание, несмотря ни на что, совершить сей опрометчивый шаг. До Леопольда дошли слухи о романе Вольфганга с его Сусанной – он так много проводил с нею времени на репетициях, что этого следовало ожидать. Леопольд написал ответ, взвешивая каждое слово – так взвешивал он каждый звук, сочиняя музыку, – но, отослав письмо, испугался – не испортить бы вконец отношений с сыном, и решил поделиться сомнениями с дочерью.

«Вольфганг просил меня взять на себя заботу о его сыне – он хочет этой весной совершить поездку по Германии и оттуда поехать в Англию, где, видимо, намерен поселиться. Друзья Вольфганга – англичане, возвращающиеся к себе домой, – внушили ему, будто в Англии он будет процветать, давая концерты по подписке и получая заказы на оперы. В особенности старается госпожа Сторейс – она, несомненно, и придумала весь этот план и разожгла его аппетит.

Узнав, что маленький Леопольд живет со мной, Вольфганг, но всей вероятности, предположил, что у меня хватит места и для другого внука. Вольфганг забывает: в случае, если здоровье мое пошатнется, ты рядом, а Англия далеко за морями. Поэтому я отказал ему, поступив в данном случае как друг и как отец.

Твой брат и его жена считают, по-видимому, что очень хорошо придумали – они будут мирно путешествовать, тогда как я в свое время колесил по всей Европе с двумя маленькими детьми. А если они вдруг умрут или осядут навсегда в Англии, тогда ребенок останется у меня на руках. Правда, он предлагает платить за сына достаточно, чтобы нанять служанку, но откуда мне знать, исполнит ли он обещание? Я слышал, концерты по подписке почти не продаются, и нет никакой уверенности в том, что я действительно получу эти деньги. И хотя «Фигаро» прелестная опера и Вольфганг в ней превзошел себя, но нет никакой надежды, что англичане окажутся более просвещенной нацией, чем венцы, предпочитающие Сальери и веселые мотивчики этого Мартин-и-Солера, которые можно насвистывать себе под нос.

Поэтому я написал ему отеческое письмо, сказал, что, прибыв в Англию летом, в мертвый сезон, он ничего не заработает; чтобы покрыть расходы на такую поездку, потребуется не меньше двух тысяч гульденов, а у него сейчас их, конечно, нет. И дал твердый и разумный совет: постараться достичь большего в Австрии, где он по крайней мере может говорить на родном языке и где он достаточно известен».

Но хотя в письме Леопольд высказался с полной определенностью, в глубине души его продолжали терзать сомнения. Много ночей провел он без сна, а если засыпал, то мучился тяжелыми сновидениями. Часто ему являлась Анна Мария – то ли звала его куда-то, то ли в чем-то упрекала. Проснувшись, Леопольд старался уверить себя, что поступил правильно, отказав сыну: ведь во всей семье никто лучше его не знал, как устраивать гастрольные поездки. Если сын потерпит провал в Англии, отступать будет некуда. Леопольд думал о книге, которую так и не написал, о дневнике, который забросил, о бесчисленных своих письмах. Теперь уже поздно исправлять что-либо в судьбе сына. Бывали дни, когда Леопольд чувствовал себя таким измученным – просто жить не хотелось. Но он горд, он не станет напоминать детям, что смерть его не за горами. Интересно, свидятся ли они когда-нибудь с Анной Марией? Где то время, когда Моцарты являли собой единую семью? Дети его, по крайней мере знали, что такое материнская и отцовская любовь, утешал себя Леопольд.

Вольфганг укладывал вещи, готовясь к поездке в Англию, когда пришел ответ от Папы. Впервые в жизни он не нашел в себе сил простить отцу такое равнодушие. Страшное разочарование овладело им. Он знал – если не поедет в Англию сейчас, то уж никогда не отважится на такую поездку. Но оставить Карла Томаса с госпожой Вебер немыслимо, путешествие могло затянуться надолго. Возможно, отец и прав. И хотя Вольфганг так и сказал Констанце, в глубине души не мог смириться; на этот раз он не хотел прислушиваться к Папиному совету и очень удивился, когда Констанца выразила полное согласие с мнением Леопольда. Наверное, Папа себя неважно чувствует, думал он, другой причины, оправдывающей Папин отказ, нельзя себе представить.

Очень расстроенный, Вольфганг как раз объяснял Сторейсам, что поездка в Англию не состоится, когда пришло письмо – его приглашали посетить Прагу и побывать на представлении «Свадьбы Фигаро», опера шла там с огромным успехом. А граф Иоганн Тун, свекор Вильгельмины Тун и глава этого влиятельного австрийского семейства – тот самый, для кого Вольфганг написал свою Линцскую симфонию, – пригласил Моцартов во время пребывания в Праге погостить у него в доме.

Столица Богемии находилась всего в нескольких днях пути от Вены. Без дальнейших раздумий Вольфганг решил оставить сынишку на попечение тещи и поехать в Прагу с Констанцей – на каникулы, давно ей обещанные.