Констанца пришла в восторг от роскошного особняка баронессы в Леопольдштадте – одном из предместий Вены, расположенном между Дунайским каналом и Дунаем; особняк находился довольно далеко от Петерплац, и добраться туда пешком мать ее не могла, а в экипаже никогда не ездила, кроме тех случаев, когда расплачивался кто-нибудь другой. Но Констанцу мучило сомнение: уж не питает ли баронесса, больше всего в жизни ценившая всякого рода развлечения, нежных чувств к Вольфгангу? Этой знатной даме стукнуло уже тридцать восемь, но она не утратила привлекательности, а мать еще прежде предостерегала Констанцу: «Человеку низкого происхождения, как Моцарт, льстит, когда к нему проявляют интерес знатные особы вроде баронессы. Я бы этой дружбе не стала доверять».
Баронесса сказала Констанце:
– Мой дом в вашем распоряжении. Я буду очень рада, если нам удастся перехитрить вашу матушку.
Вольфганг торопился на репетицию «Похищения». Он ушел, и только тогда Констанца ответила баронессе:
– А не станут ли люди сплетничать по поводу моего здесь пребывания? – Репутация баронессы фон Вальдштеттен была отнюдь не безупречной.
– Куда от этого денешься? Отнять у людей возможность посплетничать, значит лишить их огромного удовольствия. Да они умрут с тоски. – Помимо всего, баронесса обожала роль свахи, сообщницы; ей казалось, будто она тоже участвует в «Похищении из сераля». – Ну, а нам следует заняться приготовлениями к вашей свадьбе.
– Вольфганг дожидается согласия отца. А я сомневаюсь, снизойдет ли господин Леопольд когда-нибудь до такой милости.
– Но для Вольфганга согласие отца крайне важно, и тут не следует ему перечить.
– Да я и не перечу. Я послала его сестре подарки, написала ласковое письмо, а в ответ ничего, кроме вежливой записки, не получила. Порой мне кажется, мама права – это лишь предлог, чтобы и дальше откладывать нашу свадьбу.
– Нет, вы неправы. Ваша мать злая, вздорная женщина, ей нельзя верить.
– Даже мне, ее дочери?!
– А иначе что бы привело вас сюда, ко мне?
Но Констанцу по-прежнему терзали сомнения относительно истинных намерений Вольфганга.
До премьеры «Похищения из сераля» оставалось всего три недели, и Вольфганг, лелеявший мечту обвенчаться с Констанцей в день премьеры, в последний раз обратился с просьбой к Папе.
«Любимейший, добрый отец! Умоляю Вас во имя всего, что нам обоим дорого, разрешить мне жениться на моей любимой Констанце. Должен признаться, я глубоко разочарован, что Вы не сможете присутствовать на моей свадьбе и на премьере, но ждать дольше я не могу. Свадьбу откладывать нельзя – это необходимо ради моей чести, а также ради чести Констанцы. Чем дольше я жду, тем беспокойнее становлюсь; я растерян, сердце мое и мысли в таком смятении, что работать с ясной головой и вдохновением я уже не могу. Это меня очень пугает, Вы ведь знаете, раньше я писал в любых условиях. Поэтому, дорогой отец, дайте Ваше согласие и благословите нас. Жениться без Вашего разрешения обидно и больно, но время не терпит, и то, что неизбежно должно случиться, не может больше откладываться на недели. Ваш преданный и покорный сын В. А. Моцарт».
Лишь через неделю от Леопольда пришел ответ. Отец советовал сыну не проявлять нетерпения – постепенно все уладится. У него к Вольфгангу важное поручение. Зигмунд Хаффнер – сын бывшего бургомистра Зальцбурга, который в 1772 году умер богатейшим купцом в городе, – хочет заказать симфонию, чтобы исполнить ее на празднестве по случаю возведения его в дворянское достоинство. Леопольд настоятельно просил сына, закончить симфонию к 29 июля, дню церемонии.
Боясь огорчить отца и испытывая нужду в деньгах, Вольфганг принял заказ и обещал написать симфонию к сроку, а времени оставалось меньше, месяца, и он не представлял себе, где выкроить время, потому что работа над оперой была еще далека до завершения.
Репетиции шли с утра до позднего вечера, все же свободное время уходило на доработки, которым, казалось, не будет конца. По-прежнему беспокоило либретто: в нем было слишком мало действия, оно грешило примитивностью и никак не удовлетворяло Вольфганга.
Тревожила и роль паши. Стефани не мог подобрать певца на эту роль; единственный певец, способный выразить все благородство образа паши, говорил он, Фишер, а снять Фишера с роли Осмина невозможно.
– Может, вы предпочли бы кастрата, Моцарт?
– Для паши Селима? Немыслимо!
Стефани улыбнулся. На образе паши он покажет Моцарту, вечно чем-то недовольному, свое мастерство драматурга; паша станет у него выразителем основной драматической идеи оперы. Но на случай, если «Похищение из сераля» пройдет с успехом и композитор еще понадобится ему, Стефани сказал:
– Как бы то ни было, сейчас уже поздно назначать певца и сочинять для этой роли новую арию. В конце концов, не можем же мы подвергать риску нашу оперу.
Вольфгангу пришлось смириться с тем, что паша останется без выигрышной арии. Он пытался найти время для работы над Хаффнеровской симфонией, но на это оставались лишь ночи. И едва он успел наметить идею произведения, как появился еще один срочный заказ.
Баронесса фон Вальдштеттен пожелала иметь серенаду ко дню своих именин, то есть через неделю, а через несколько дней после этого – премьера. Баронессе хотелось развлечь гостей легкой и при этом хорошей музыкой, поскольку она пригласила на свой музыкальный вечер настоящих меломанов. Она извинилась, что поздно спохватилась, но, если Вольфганг выполнит ее просьбу, она будет ему вечно благодарна, и пусть он, пожалуйста, использует духовые инструменты – до сих пор все говорят о серенаде ми-бемоль мажор, созданной им год назад.
Серенаду ми-бемоль мажор он писал в страшной спешке, а новый заказ ему придется выполнить в еще более короткий срок. Но об отказе не могло быть и речи. Он обязан отплатить за любезный прием, оказанный баронессой Констанце. Бессонные ночи, которые он проводил в работе над симфонией Хаффнера, теперь уходили на сочинение серенады. От усталости смыкались веки, выручала лишь привычка сочинять в любых условиях, несмотря ни на какие трудности.
Серенада ми-бемоль мажор была написана для шести инструментов. На этот раз Вольфганг решил написать серенаду в до миноре и оркестровать ее для восьми духовых инструментов. Серенада была задумана как легкая, салонная музыка для праздничного события, но сочинял ее Вольфганг в подавленном, тяжелом состоянии.
От невероятной усталости он все время пребывал в мрачном настроении, а мысль, что Папа и Наннерль не приедут на его свадьбу и не побывают на премьере, еще прибавляла горечи. Эти чувства находили отражение в музыке серенады, и, чем больше росли его усталость и напряжение, тем отчетливее звучали в ней трагические ноты.
Слушая исполнение серенады на концерте у баронессы, Вольфганг думал: кто бы мог поверить, что она создавалась в спешке – так тщательна была отделка.
Глядя на опухшие глаза Вольфганга, на его мертвенно-бледное лицо, Констанца сказала:
– У вас совсем больной вид. Вы волнуетесь из-за нашей свадьбы?
– Не больше, чем обычно. Какой сегодня день? – Он потерял счет времени.
– Вы слишком много работали. За эту неделю мы ни разу не виделись.
– Тебе нравится серенада?
– Мило. Но не чересчур ли мрачно для такого вечера?
– Это смотря как ее воспринимать.
Он слишком устал, чтобы вдумываться в причины, – хорошо еще, что в одном месте ему удалось, не нарушая патетичности музыки, вставить любовный дуэт двух инструментов.
– Мы не сможем обвенчаться в день премьеры «Похищения», – печально заметила Констанца и не могла сдержать слез, потому что Вольфганг не слушал ее. В ушах у него все еще звучала тема первой части Хаффнеровской симфонии, величественная и горделивая, как и подобало для такого события, a Allegro con spirito, решил он, должно произвести прекрасное впечатление.
