– Как ты наверное знаешь, – заявил он, – я собрал Конклав на послезавтра. Я очень занят. Но я не забыл о твоем обещании, Томас Коннор, и не потерял интереса к древним знаниям. Таким образом, ты можешь отправиться в палаты за Тронным залом и выполнить свое обещание объяснив Маргарет, насколько хватит времени о математике, в особенности о логарифмах, и устройстве, которое, как я слышал, позволяет вычислять их. Это все.

Коннор встретился глазами с Принцессой.

– Я могу, на сей раз, послушаться тебя, Хоакин, – сказала она и направилась к двери.

Коннор последовал за ней. В коридорах суетились клерки, готовясь к Конклаву. Залы Дворца были более людными, чем раньше. Дважды каменноликие, длинноволосые Бессмертные проходили мимо них, вскидывая руку в приветствии Маргарет Урбс.

Она повернула к Южному Коридору.

– Это не тот путь, – заметил он.

– Мы направляемся в башню.

Она искоса взглянула на него.

– Скоро ты поймешь для чего нужен такой большой Дворец. Здесь соберется двадцать тысяч Бессмертных, и мы должны каждому из них предоставить комнату. Половине всех Бессмертных мира!

– Половине! Эвани сказала, что вас три миллиона.

Она откровенно улыбнулась.

– Нет ничего страшного в том, что Сорняки переоценивают нашу силу.

– Тогда, для чего сообщать об этом мне?

Ее улыбка походила на улыбку Монны Лизы.

– Я ничего не делаю без повода, – единственное, что она ответила.

Он рассмеялся. Когда наконец они добрались до вершины башни, не взглянув на могучий город внизу, Принцесса достала ручку и бумагу, села и посмотрела на Коннора.

– Ну? – заявила она. – Начнем?

И он принялся говорить. Сейчас он видел перед собой новую Маргарет Урбс, совершенно неизвестную, за исключением тех мгновений, когда он упомянул о Венере Милосской, или несколько раньше в лесу, когда она продемонстрировала ему, насколько обширны ее знания в истории и политике.

Она была сообразительной, любопытной, настойчивой и необыкновенно быстро схватывала информацию. В ее образовании были солидные пробелы. Часто ему приходилось останавливаться, чтобы объяснить самые элементарные вещи, в то время, как иногда, она молча следовала за ним сквозь лабиринт самых запутанных рассуждений, не задавая ни единого вопроса.

Вечер заканчивался, тьма опустилась над огромным городом, и наконец она отбросила ручку.

– Достаточно, – сказала она. – Мы должны создать таблицы десятичных логарифмов. Они будут бесценными на Землее. – И только сейчас тень насмешки появилась в ее голосе. – Я надеюсь, ты понимаешь, – заявила она,

– что, когда мы получили твое знание, все поводы для того, чтобы держать тебя в живых – исчезли, а для того чтобы убить – остались.

Он рассмеялся.

– Тебе нравиться пугать меня, не так ли? Неужели тебе еще не надоело? Повелитель верит моему слову. Я верю его слову – а не твоему. – Его губы сжались. – Если бы я не верил ему, то сбежал бы сегодня утром. Что мешало мне выхватить у тебя оружие, оглушив тебя в пустынном месте – или даже похитив тебя – и сбежать на «Небесной Крысе»? Я ведь никогда не обещал не убегать. Меня здесь держит вера в его слово и желание увидеть, как окончится эта игра!

– Ты нигде не был бы в безопасности, Томас Коннор, – мягко сказала Пламя, – разве что, я смилостивилась бы над тобой. А почему ты еще живешь

– загадка, настолько огромная, что я сама изумлена. Я никогда раньше не была столь милостива с тем, кого так сильно ненавижу.

Она сверкнула своими изумительными изумрудными глазами.

– А я ненавижу тебя?

– Ты лучше разбираешься в ненависти, чем я.

– И кроме того… кроме того, я думаю, – она слабо улыбнулась. – Что если бы я так же сильно любила, как ненавижу, то даже смерть не смогла бы остановить меня. Но нет человека достаточно сильного, чтобы покорить меня.

– Или может быть, – ответил он, – он не заинтересован в тебе.

Она снова улыбнулась с явными следами тоски на лице.

– Ты очень силен, – согласилась она. – Мне, должно быть, понравилось жить в ваши древние времена. Жить среди великих воинов и великих создателей красоты. Как минимум, они были настоящими мужчинами – ваши древние. Я могла бы полюбить одного из них.

– А разве ты, – спросил он с иронией, – никогда не любила ни одного мужчину?

Он не смог уловить ни одной насмешливой нотки в ее голосе.

– Любила? Мне казалось, что я влюблялась сотни раз. И как минимум, дюжину раз я отправлялась к Хоакину просить его о том, чтобы он дал бессмертие мужчине, которого я люблю. Но Хоакин давным-давно поклялся Мартину Сейру, что будет награждать бессмертием лишь достойных, и он держит свое слово.

Она криво улыбнулась.

– Для того, чтобы доказать, что он достоин, человек тратит всю свою молодость и, кроме того, Бессмертные – ученые сухари – вовсе не в моем вкусе! Хоакин отказывал мне каждый раз, когда я просила об одолжении, желая удостовериться в том, уверена ли я, что никогда не устану от того, за кого прошу. И просил меня поклясться, что я уверена. И понятное дело, я не могла поклясться.

Она задумчиво замолчала.

– Он, как всегда, прав; всегда. И они надоедают мне, еще до того, как старость портила их.

– А что сделала ты, чтобы доказать, что ты достойна бессмертия? – насмешливо спросил Коннор.

– Я говорю серьезно, – ответила Принцесса. – И не хочу заниматься пикировкой. Мне кажется, я могла бы полюбить тебя, Томас Коннор.

– Благодарю, – он отвесил поклон, ожидая увидеть блеск в глазах, но не заметил его. – В мои времена, делать подобные заявления, было в обычае мужчин.

– Твои времена! – вспыхнула Маргарет Урбс. – Неужели меня волнуют доисторические обычаи и предрассудки? Неужели ты думаешь что Черное Пламя будет такой же стеснительной и скромной, какую изображает из себя твоя Эвани?

– Ты бы нравилась мне чуточку больше, если бы вела себя так же.

– Я тебе не нравлюсь. Ты просто ненавидишь меня, потому что я представляю из себя все то, что ты ненавидишь в женщинах. И, кроме того, ты не можешь заставиться себя ненавидеть меня. И я склоняюсь к тому, что ты любишь меня.

Он рассмеялся сейчас в свою очередь насмешливо.

– Я Маргарет Урбс! – вспыхнула она. – Чего я хочу от тебя? Ничего! Я вообще не хочу тебя, Томас Коннор. Ты будешь, как и все остальные… ты будешь стареть. Твои могучие плечи согнуться, ты станешь толстым или усохнешь. Твои чистые глаза станут бледными и водянистыми. Твои зубы пожелтеют, а волосы выпадут, и затем – ты умрешь!

Она выхватила сигарету из коробки и выпустила струю дыма ему в лицо.

– Помни об этом, когда мы освободим тебя – если это когда-нибудь произойдет! Можешь отправляться и кричать на весь мир, что ты один изо всех мужчин был достаточно силен, чтобы отвергнуть любовь Маргарет Урбс. Можешь сказать, что Черное Пламя не смогла сжечь тебя; не смогла даже согреть тебя. – Ее голос задрожал. – И можешь сказать, что ни один человек, за исключением тебя не знает – насколько… она несчастлива.

Ее прекрасные глаза были полны слез. Он изумленно смотрел в них. Неужели она снова притворяется? Неужели от Маргарет Урбс не осталось ничего, кроме сотен масок и тысяч поз – ничего настоящего внутри? Он выдавил из себя сардоническую улыбку, потому что невероятная красота девушки действовала на него помимо его воли.

При этой улыбке ее лицо потемнело.

– И затем скажи, – сказала она сквозь стиснутые губы, – что Черное Пламя не волнует, как твои разговоры отразятся на мнении людей о ней, потому что она будет гореть, пока ты и те, с которыми ты будешь говорить, через несколько лет превратятся в пыль! Пыль!

Снова Коннор улыбнулся и Пламя резко обернулась.

– Я думаю, ты можешь идти, – сказала она глухо.

Но Коннор почти не слышал ее. Он размышлял о странности сочетания черного и золотого в душе Принцессы, дразнящей, ненавистной, потрясающей до невозможности и одновременно чего-то скорбного, почти жалкого. Словно, подумал он, он увидел правдивую душу в женщине, которую встретил в лесу, а все остальное было маскарадом.