– Хорошая примета, – тихо обронил Федор.

– Угу, – сердито буркнул Куприян и потащил Тимофея в темень узких азовских улочек…

Многие не спали в ту ночь в Азове. В небольшом домишке, прилепившемся неподалеку от городской стены, возился у печи одетый во все темное сухощавый мужчина. Тихо ругаясь сквозь зубы, он переставлял горшки, стараясь не загреметь, чтобы не всполошить спящую хозяйку и других постояльцев. Наконец ему удалось освободить устье печи, и он глубоко запустил в него руку, словно хотел что-то нашарить внутри. Через мгновение он вытащил руку и довольно усмехнулся, когда увидел на ладони толстый слой жирной сажи.

Осторожно ступая, мужчина вышел на улицу, прижался к стене домика и прислушался. Тихо. Только постукивал по крышам неугомонный дождик да отдаленно перекликались на стенах сторожевые казаки. Нигде не брякал плохо прикрытый ставень, не скрипела дверь, не звякала цепь у колодца, не фыркал конь запоздалого всадника. И темень, хоть глаз выколи. Низкие тучи нависли над городом. Ни луны, ни звезд, и даже в окнах домов ни огонька.

Мужчина старательно вымазал лицо сажей и крадучись двинулся к крепостной стене. При каждом подозрительном шорохе он замирал, чуть дыша, – то ему вдруг чудились рядом тихие шаги, то казалось, что впереди маячит неясная тень. Тогда он судорожно сжимал рукоять засунутого за пояс большого кинжала и, только убедившись, что вокруг по-прежнему тихо и пустынно, продолжал свой путь.

Вот и крепостная стена. Как слепой, он ощупал ее руками, отыскивая лестницу. Наткнулся на первую ступеньку и опять боязливо замер – наверху раздались шаги караульных, мерно расхаживавших по стене. Сердце забилось неровно и тревожно, на лбу выступил холодный пот и струйками потек по щекам, смывая сажу, а душа сжалась в комок: что, если заметят, окликнут, кинутся ловить?

Даже если сумеешь улизнуть, караульные доложат о происшествии есаулу Паршину, а тот хитер как змей! На Москве жил, языки чужие знает, читает толстенные книги, и многие считают его колдуном. Так это или нет, но вдруг он и вправду учился волхвованию и может проникнуть в тайные мысли человека? Или умеет обернуться маленькой серой мышью, дымчатой кошкой или черной вороной-вещуньей и везде пролезть, подслушать, подглядеть, готовя неминуемую смерть своему врагу?

Нет, не умеет! Иначе давно бы уже выследил и лишил жизни! Ну его, Паршина! Зачем про него думать, накликая на себя беду? Она и так рядом ходит каждый день, поджидая удобного часа, чтобы подставить тебе ножку и злорадно захихикать, когда ты ткнешься носом в грязь. Стоит немалого труда не дать ей взять над тобою верх, а это лишает спокойного сна и прибавляет седых волос на голове.

Кажется, часовые отдалились. Но как же тяжело сделать первый шаг по лестнице, словно ступаешь на эшафот…

Тем не менее мужчина начал подниматься по ступеням. Он двигался почти на четвереньках, чтобы не пропустить площадку лестницы, на которую выходила дверь каземата. Шум дождя заглушал все звуки, но в ушах у него гулко отдавались удары сердца, и ему казалось, что это бухает погребальным звоном большой колокол.

Наконец он добрался до площадки, шустро вскочил и отомкнул обитую железом дверь в тесный каменный мешок, устроенный в толще крепостной стены для хранения припасов. Днем мужчина заранее старательно смазал петли, чтобы они не выдали его скрипом, поэтому дверь открылась бесшумно. Он захлопнул ее за собой и очутился в чернильном мраке. И только впереди смутно серело оконце, забранное решеткой. Здесь он почувствовал себя спокойнее.

Отдышался, подошел к окну, вынул заранее расшатанную решетку и аккуратно положил на пол. Потом расстегнул на груди черный кафтан, достал моток крепкой веревки с узлами и железным крюком на конце. Зацепил крюк за каменный подоконник, выбросил веревку наружу и сам протиснулся в оконце. Ухватившись за веревку обеими руками, повис, задрал голову и прислушался: где сейчас караульные? Наверху никто не поднял тревогу, и он спустился в ров. Тихо выбрался на другой стороне и ящерицей пополз в степь. Только когда факелы караульных казаков превратились в далекие мерцающие красные точки, он поднялся на ноги и что есть духу кинулся бежать, часто подскальзываясь на мокрой траве.

Наконец мужчина остановился, потом сел и несколько минут настороженно поворачивал голову в разные стороны, до рези в глазах всматриваясь в темноту. Успокоившись, он приложил ладони ко рту и завыл, подражая степному волку, зовущему подругу разделить с ним добычу.

– О-у-у-у-а… – понеслось к низкому, дождливому небу.

Подождал несколько минут и повторил свой призыв. Вскоре он услышал вдалеке ответный вой и лег на землю, став почти неразличимым.

Глухой стук копыт заставил его приподняться. На фоне неба, казавшегося более светлым по сравнению с мокрой степью, сквозь сетку дождя с трудом угадывался силуэт всадника, рыскавшего поблизости. Мужчина снова приложил ладони ко рту:

– О-у-у-у-а…

Всадник услышал и направил к нему коня. Мягко шлепали по грязи обернутые кусками овчины копыта. Вместе с порывом сырого ветра и каплями дождя долетел тихий голос:

– Урус? Ты где, урус?

– Сюда!

Мужчина поднялся во весь рост и ловко схватил под уздцы лошадь молодого татарина, прикрывшегося от дождя войлочной накидкой.

– На, возьми. Нужно очень быстро переправить это в Крым.

Он подал всаднику свернутую промокшую тряпку. Тот зажал ее в жилистом кулаке и растянул губы в улыбке:

– Якши! Хорошо! Переправим.

– Важное дело, – не отпуская уздечку, продолжал настаивать мужчина. – Спешное! Азис-мурза хорошо наградит тебя.

– Якши! – кивнул татарин. – У нас есть быстрая лодка. Не беспокойся.

– Пусть выйдет в море сегодня же, – не успокаивался мужчина.

– Якши! Чем дольше ты будешь держать узду моего коня, тем дольше лодка будет стоять у берега, – засмеялся степняк. – Когда тебя ждать?

– Не знаю. – Мужчина отпустил уздечку. – В городе тоже не все просто. Я дам знак, ждите.

Всадник хлестнул коня плетью и исчез, не попрощавшись. А мужчина в черном, покрывшемся грязью кафтане отправился в обратный путь.

Он ползком подобрался к крепости и долго наблюдал за часовыми на стенах, пока не выбрал удобный момент, чтобы спуститься в ров. Отыскал веревку, быстро поднялся к оконцу каземата и нырнул в него. Втащил внутрь свою импровизированную лестницу, смотал и спрятал на груди под одеждой. Поставил на место решетку и выскользнул за дверь.

Как на крыльях он слетел вниз по лестнице и затаился. Вокруг было тихо, все так же мерно расхаживали по стене ничего не подозревавшие караульные. А небо на востоке уже начало заметно сереть, предвещая скорый рассвет.

Крадучись, мужчина в черном кафтане вошел в улочку, нашел полную дождевой воды колоду и смыл с лица остатки сажи. Мокрыми ладонями счистил грязь с кафтана, пучком травы вытер сапоги.

Пробираясь домой, он подумал о Паршине и желчно усмехнулся: пусть дураки считают его всеведущим колдуном, способным проникать в чужие мысли и оборачиваться то зверем, то птицей. Как ни хитер ты, Федя, а сегодня ночью опять промахнулся…

Расставшись с предателем, татарин пустил коня во весь опор, безжалостно подгоняя его жестокими ударами плети. Вскоре он доскакал до неглубокой балки, где его поджидали еще трое верховых с заводными лошадьми. Маленький отряд вихрем понесся по ночной степи к берегу моря, где в укромной бухте пряталась лодка.

Заветную тряпку, переданную предателем, получил пожилой татарин и немедленно приказал своим помощникам отчаливать.

Гребцы сели на весла, вывели остроносую лодку из прибрежных зарослей на чистую воду и подняли парус.

– Не бросайте весла! Гребите! – понукал их пожилой татарин. – Надо быстрее. Ставьте второй парус!

Паруса поймали свежий ветер, лодка летела стрелой по волнам, далеко позади оставив Азов…

Когда наконец, измученные долгим морским переходом, они достигли родного берега, пожилой татарин, не дав себе ни минуты отдыха, буквально пополз по каменистой тропе наверх, к селению. Через несколько минут оттуда вылетел верховой, держа путь на Бахчисарай…