Теплая южная ночь тихо опустилась на Азов, незаметно окутала мраком массивные стены и крепкие башни, улицы и площади города. Караульные казаки зажгли факелы. Отблески пламени заиграли на жерлах длинноствольных пушек, отбитых у турок, красными пятнами упали на тяжелые ядра, горкой сложенные у лафетов. Камни крепости, прокаленные солнцем за долгий знойный день, медленно и неохотно отдавали тепло, и казалось, что город дышит, остывая, как вынутый из печи свежий каравай.

А вокруг залегла бескрайняя, черная, как дело измены, степь. И нет в ней ни огонька. Медленно катил свои воды Дон, похожий на гигантскую, чуть поблескивающую ленту смолы, протянувшуюся через степи к беспокойному морю. Низко висящие лохматые тучи украли свет луны и звезд, усилили ночной мрак. Парило. Воздух так сгустился, словно крепость все туже и туже заворачивали в рыхлый ком душной черной овечьей шерсти: уже много дней стояла иссушающая жара, и даже ночь не приносила облегчения. Но, может быть, наконец-то прольется с небес живительная влага?..

Федор Паршин завесил окно куском плотной ткани и вернулся к столу. Поправил обгоревшие фитили свечей, взял в руки перо и начал выводить на тонкой и длинной ленте желтоватого пергамента непонятные цифирки и закорючки. Надо торопиться: дел так много, что ночь покажется короткой, а утром подоспеют новые заботы. И нет им конца у есаула Все-великого Войска Донского.

Прискакавший из Москвы гонец привез дурные вести: Бухвостов в тайной грамотке пишет, что скоро может начаться новая, страшная война, одновременно и на юге, и на западе. Латиняне плетут заговоры против Державы, да и в Турции возможны серьезные перемены. Хочет Никита Авдеевич точно знать, что замышляют в Константинополе и Польше, каковы намерения Крымского хана Гирея и не собирается ли орда подняться в кровавый набег на Русь.

Федор закончил писать, отбросил перо и с хрустом потянулся, распрямляя уставшую спину. Откинулся назад, уставился на ровное пламя свечей. Он и сам дорого бы дал, чтобы узнать то, о чем спрашивает Бухвостов. И еще неизвестно, какой ценой придется платить за сведения из Польши и Турции. Хорошо, если золотом, а если жизнями?

Конечно, Никита Авдеевич в Москве тоже не на печи лежит – иначе откуда бы он столько знал? – но и его люди не все могут. Наверняка он уже подергал за тайные нити, которые протянуты из его больших рук в далекие страны, и получил ответы на многие вопросы. Но Бухвостов хитер и недоверчив, он никогда и ничего не принимает на веру, а по несколько раз перепроверяет, до тех пор пока не убедится, что добрался до истины. Впрочем, в их деле иначе нельзя. Вот и теперь, судя по тому, что дьяк пишет в грамотке, он хочет перепроверить полученные сведения и заплести тонкое кружево ответной интриги, противопоставить хитрости врага свою хитрость, найти союзников для сохранения мира. И помочь ему в этом должен есаул Федор Паршин.

Есаул встал, прошелся по комнате. Неслышно ступая по расстеленным на полу коврам, он мысленно вновь и вновь преодолевал пути в Константинополь и Варшаву, пытаясь отыскать скрытые изъяны своего замысла. Хорошо бы сейчас, не торопясь, разобрать все, как говорится, по косточкам, но время неумолимо поджимает, а ночь коротка. Условный стук заставил его обернуться. Федор подошел к двери и шепотом спросил:

– Кто?

– Это я, отвори, – глухо донеслось с той стороны.

Узнав голос Фрола Окулова, Паршин отодвинул тяжелый засов и впустил среднего роста, поджарого казака с длинными черными усами на узком загорелом лице. Запер за гостем дверь, провел его к столу и знаком предложил сесть на лавку. Острым кинжалом Федор разрезал испещренную письменами полосу пергамента на две половины и протянул одну Фролу.

– Ты ляшский язык не забыл?

– Как можно? – Фрол бережно принял тайное послание.

– Спрячь получше. Путь тебе выпал долгий, казаче: поскачешь в Речь Посполитую. В доме по правую руку от церкви Николы ждут тебя два запорожца. Старшего зовут Игнат Чайка, а большего тебе о них знать не надо.

– Понял, – кивнул Фрол.

– Они проводят тебя до Киева и передадут с рук на руки надежным людям. Ляшская одежда и прочие пожитки для тебя в тороках у запорожцев. С ними выедешь из Азова, и гоните коней на запад. Зря не рискуй, береги грамотку. Отдашь ее в руки только самому Любомиру. В лицо ты его знаешь, а где встретитесь?.. – Паршин наклонился и зашептал Окулову в ухо, настороженно кося глазом на дверь в смежную комнату, завешанную тонким ковром. – Все. – Отстранив Фрола, есаул выпрямился. – Отправляйся. Да гляди, пронюхают паны, вам на кольях сидеть!

– А вот им, вражьим детям! – Казак выставил кукиш.

– Ладно, – устало усмехнулся Федор. – Гонор спрячь до поры и на рожон не лезь. Смерть одного только рака красит.

Он обнял на прощание Фрола, выпустил его из дома и постоял на крыльце, пока тот не скрылся в темноте. Вернувшись в комнату, Федор оставил дверь незапертой, взял свечу, приподнял закрывавшую окно ткань и несколько раз мигнул огнем. Потом завесил окно, поставил свечу на стол и принялся ждать. Вскоре дверь тихонько приоткрылась, и вошел кряжистый, до глаз заросший бородой пожилой казак.

– Дождь будет, – низким голосом прогудел он.

– Давно пора, – откликнулся есаул. – Все готово?

– А то? – Новый гость уселся на лавку и положил на колени кривую турецкую саблю. – Твоего слова ждем.

– Дам тебе десяток надежных людей и грамотку для Бажена. – Паршин подал ему вторую половину полоски пергамента. – Пойдете в Крым. Там эти люди должны свое совершить, а ты отправишься дальше, к туркам.

Федор подошел к двери в смежную комнату и громко стукнул в нее. Колыхнулась занавесь, и появился рослый молодой человек в темном кафтане, с пистолетами за поясом и саблей на боку.

– Вот, – подвел его к гостю есаул, – это Тимофей Головин – старший десятка. А это, – Паршин показал на гостя, – Куприян Волосатый. Но для всех он просто Сгиб[9]. Пойдете с ним в Крым и исполните, что он велит. Если вдруг случится неладное, ты, Тимофей, должен любой ценой доставить Куприяна в Царьград. Все брось, жизни не щади, но он должен быть там. Знаете об этом только вы двое, а другим и намека не давать!

– Ладно стращать, – по-свойски прервал его Волосатый. – Небось не впервой, справимся.

Он с интересом разглядывал Тимофея: хорош молодец, крепок в плечах и лицом красив, да только уж больно русское оно у него. Сойдет ли за басурмана?

– По-татарски разумеешь? – пробасил Волосатый.

– Говорю на татарском и на турецком, – ответил Тимофей, – могу читать и писать, знаю Коран и обычай мусульманский.

– Угу, – гмыкнул в бороду Куприян. – Стало быть, птица ты непростая. Что же, спасибо, есаул, за подарочек. Остальные где?

– За городом, в степи ждут, – объяснил Паршин. – Нечего здесь глаза мозолить.

– И то, – согласился Волосатый. – И они по-татарски могут?

– Могут, – улыбнулся Головин.

Ему сразу понравился этот похожий на каменную глыбу человек, говоривший густым, чуть осипшим на ветрах голосом. От него пахло степью, соленым морем, пылью дальних, опасных дорог и терпким конским потом. Большие руки казака уверенно и спокойно лежали на ножнах сабли, наверняка смахнувшей не одну вражью голову. Хитро прищуренные небольшие глаза Волосатого смотрели испытующе, но доброжелательно.

– В море бывал?

– Не приходилось, – честно ответил Тимофей.

– Кто в море не бывал, тот горя не видал. – Куприян поднялся. – Пошли, хватит лясы точить. Дорогой все обговорим.

– Коней возьмешь у Сысоя Мозыря, – напомнил Паршин.

Волосатый кивнул и тяжелой рукой подтолкнул Головина к выходу, торопя поскорее покинуть дом, словно ему было душно в убранных дорогими коврами комнатах, где раньше жил богатый работорговец Сеид. На крыльце ветер бросил им в лица мелкую водяную пыль. И тут же первые крупные капли долгожданного дождя упали на исстрадавшуюся от зноя землю и прокаленные камни крепости.