Этап для отправки в колонию общего режима собрали на удивление быстро. Очередной медосмотр, и вот поздно вечером Манакова вывели и под конвоем доставили из пересылки на глухой, скрытый от посторонних глаз перрончик железнодорожного узла на Красной Пресне. Там уже ждали спецвагон и другой конвой. Вагон прицепили к нужному поезду, тянувшемуся по забитым составами путям ближе к Уральским горам, и осужденный Виталий Николаевич Манаков поехал к месту отбывания наказания, определенного ему народным судом.

Дорогой оказавшийся с ним в одной клетушке старый бродяга-алкоголик делился воспоминаниями об ЛТП, в которых ему довелось побывать «на лечении».

– Худо, – показывая в жалкой улыбке синеватые беззубые десны, доверительно жаловался он Виталию. – Водочки знаешь как хочется? Аж скулы сводит и дрожишь. А тебя обыскивают, жратву, какая от родни передана, силком отбирают. Голодно. Работаешь частенько по двенадцать часов, а только заерепенился, попробовал права качать, так вогнали насильно двадцать кубиков сульфазина – и «задеревенел». Не приведи господь так лечиться. Выходных, почитай, и не бывало, а вечером, того и гляди, на «продленку» погонят, то бишь на сверхурочные. Но денежек, какие ты заработал, если начальство прижало задницей картотеку и сидит на ней, и не думай потом получить!

– Но там же не тюрьма? – удивился Манаков.

– Не тюрьма, – горестно вздохнув, согласился бродяга, – однако иные ЛТП похуже будут, чем крытки.

– Чего? – не понял Виталий.

– Крытка, тюрьма значит, – с усмешкой пояснил невольный попутчик. – Ты лучше скажи, чего делать умеешь? Без рукоделия, парень, в зоне худо. Я вот, к примеру, раньше художником по металлу был, потому надеюсь и там нормально пристроиться. Чеканку отобью для клуба или начальника отряда, замполиту помогу портретики окантовать, оформить чего, стенгазетки нарисую на три года вперед. За это мене пачка чайку перепадет, сигареток дадут. Другие, кто в механике силен, машины ремонтируют начальству или другую пользу приносят.

– Ничего не умею, – отвернулся к решетке двери Манаков.

– Худо, – опять вздохнул бродяга, устраиваясь подремать. – Ломать тебя станут, парень…

В зоне опять медосмотр и неизбежный изолятор – для карантина. Холодно, голые, давно не крашенные стены, остывший суп из несвежего, вонючего сала, который хочется выплеснуть в парашу, но приходится есть, чтобы не потерять силы. Изучение правил внутреннего распорядка учреждения, тоска, бессонные ночи, заглядывающие в узкое зарешеченное оконце чужие колющие звезды на темном небе и отдаленный злобный лай сторожевых собак.

Через десять дней он попал в отряд, получил место на двухъярусных нарах и «прописку» – ночью потихоньку вставили между пальцев ног скрученные жгутиками бумажки и подожгли, устраивая новичку «велосипед».

Вскоре его зачислили в разряд «мужиков», покорно тянущих лямку и не примыкающих ни к активу – группе осужденных, входивших в секцию профилактики правопорядка, ни к верховодившим в отряде «культурным мальчикам» – крепким ребятам, с накачанными мышцами, исповедовавшим культ грубой физической силы. Все теплые места – в каптерке, банщиком, нарядчиком – были захвачены ими, и зачастую офицеры прислушивались к мнению этой группы, своими методами помогавшей им держать отряд в повиновении. И вообще, отрядные офицеры с осужденными старались почти не общаться, опираясь на бригадиров и завхозов. Не общались до тех пор, пока осужденный не совершит проступка, а тогда, в наказание, шизо – штрафной изолятор, или ПКТ – помещение камерного типа. Близкие к начальству не забывали выдвинуть себя на доску передовиков, что казалось Манакову жутким извращением и кощунством – зона, осуждение и вдруг Доска почета? – внести свои фамилии в список на поощрение, получение разрешений на свидания.

Посылки, приходившие от сестры, как правило, отбирали «мальчики», но Виталий не старался что-либо утаить и не пытался вступить с ними в конфликт – он видел, как опускают ночью непокорных, ломают их, заставляют выполнять норму за себя, принуждают к гомосексуализму. Однако нервы начали сдавать, и он понимал, что может не выдержать, сорваться, и тогда неизвестно, как повернется дальше судьба. Что же делать?

Оставалась единственная надежда на сестру – она может уговорить, умастить своего муженька, а у того есть связи и знакомства с нужными людьми, они должны и могут хоть чем-то помочь – перевести на хорошее место, замолвить слово перед начальством. Но как дать знать сестре, как попросить ее о помощи?

Начинаешь в редкие свободные минуты писать письма, а карандаш вертится в пальцах и в голове неотступно сидит мысль о том, что все твои послания пройдут через чужие руки, их прочтут чужие глаза, да и скажешь ли все в письме? Получить свидание? Практически несбыточная мечта.

Но ведь он смолчал, ни разу ничего даже краем не вякнул о Мишке, – «никого не взял с собой», как говорят в зоне. Неужели Котенев этого не оценит? Где же выход?

В производственной зоне он долго присматривался к Вороне – Гришке Анашкину, прозванному так за разлапистую походку, напоминавшую походочку помойной птички-санитара. У Гришки уже начали отрастать волосы – через месячишко выйдет на свободу, вдохнет воздух воли и вернется в Москву. Статья у него не слишком тяжкая – угон транспорта, – дадут прописку.

Конечно, Анашкин не сахар – груб, хамоват, может ради развлечения и «куму» настучать – «кумом» называли начальника оперативной части, – с Вороны станется, но раньше его никто из зоны не выйдет, по крайней мере из их отряда. А в других отрядах знакомых нет. Рискнуть?

Анашкин знается с контролерами – те втихую снабжают его чаем, из которого при помощи тщательно скрываемых от чужого глаза самодельных кипятильников варят чифирь. С воли иногда тоже «подпитывают», перебрасывая через забор зоны грелки с вином – не просто так ведь это делают? А Гришка и здесь на одной из первых ролей. Но кому еще довериться, а ждать и жить без надежды больше просто нет сил.

Решиться на разговор Манаков смог только через неделю. В производственной зоне, где заключенные изготовляли ящики для упаковки каких-то деталей, он долго ждал подходящего момента – сначала мастер вертелся поблизости, потом Анашкин отходил или не вовремя появлялся контролер. Наконец, улучив момент, Виталий подошел к Вороне.

– Есть разговор, – встав за его спиной, негромко произнес он.

– Ко мне? – Григорий чуть повернул голову и недоуменно поглядел на Манакова. Но тем не менее отложил приготовленную к распиловке доску и, не выключая циркулярки, отошел в сторону, знаком пригласив Виталия следовать за собой. – Чего тебе?

– В Москву поедешь?

– Ну? – Ворона склонил голову набок, пытаясь уяснить, куда гнет Виталий. – Говори, чего надо? Короче давай.

– Хочу попросить об услуге. Надо позвонить одному человеку и, если удастся, встретиться с ним.

– Зачем? – Анашкин заинтересовался, достал сигареты и даже угостил Виталия, чего раньше никогда не делал.

– Расскажи ему, как прекрасно живется в нашем санатории, – грустно усмехнулся Манаков. – Он должен мне помочь.

– Вона, – ощерился Гришка. – Ну, во-первых, ничего не делается «за спасибо». Осознал? А во-вторых, этот твой друг свободно может послать меня по известному адресу.

– Не пошлет. – Раздосадованный таким поворотом разговора, Виталий ухватил за рукав черной робы хотевшего уйти Гришку. – Не пошлет, – убеждая себя и собеседника, повторил он. – Скажи ему, что я никого не взял с собой, хотя мог это сделать. И тебе этот человек заплатит за все хлопоты.

– Сколько? – быстро спросил Анашкин.

– Много, – прикрыл глаза Манаков. Он блефовал, не зная, как отреагирует на неожиданный телефонный звонок Мишка Котенев, но что еще остается делать в таком положении?

Ворона задумчиво курил, выпуская дым из ноздрей, и, казалось, совсем забыл о стоявшем рядом с ним Виталии. Наконец Анашкин бросил в жестяную урну окурок и поглядел Манакову прямо в глаза: