Закрыв за ней дверь, Лыков пришел на кухню, налил тарелку супа, съел и вернулся на любимый диван.

Протянув руку за очередной сигаретой, он обнаружил, что пачка пуста. Вот незадача!

Вспомнив, что в кейсе была еще одна пачка, он нехотя поднялся и открыл его. Действительно, в уголке, рядом с полученной от главного шефа тетрадью, лежала пачка «Явы». Прихватив и тетрадь, Лыков опять принял привычную позу на диване и, с удовольствием закурив, начал перелистывать странички, исписанные мелким каллиграфическим почерком. Вскоре он увлекся и начал читать уже не отрываясь.

Неизвестный автор предлагал конкретную математическую модель, причем не просто модель, а реальную, применимую в повседневности информационную модель ситуационного текущего планирования и управления научными исследованиями. Но особая ценность заключалась совсем в другом – для практического использования предложений автора совсем не нужно было до тонкостей разбираться в сложных математических моделях и вопросах специального программирования. Вся система ориентировалась на обыкновенных администраторов от науки и строилась на принципах диалогового режима – то есть администратор вводит в машину данные о своем объекте управления и формулирует задачу. Если каких-то данных не хватает, то ЭВМ сама сообщает ему об этом и требует конкретной информации. К тому же вопросы, задаваемые машине, можно формулировать на нормальном, а не машинном языке.

Лыков примял в пепельнице сигарету и зло захлопнул тетрадь, не дочитав ее до конца, – какого черта это не пришло ему самому в голову? Это же так просто, как все гениальное! Или надо действительно обладать хотя бы долей гениальности, чтобы додуматься до такого раньше других, да еще не побояться прислать тетрадку академику?

Вот так всегда – ты мучаешься, думаешь, ломаешь башку, как быть, а некий счастливчик походя решает оказавшуюся неразрешимой для тебя задачу и готовится снять сливки. Он первый, а ты глотаешь горькую пыль, плетясь у него в хвосте и не имея надежды догнать и перегнать лидера. Черт знает что! И ведь здесь основа вожделенной диссертации!

Может, бросить все к чертям, уволиться из института, податься в слесари или токари? Вон, везде таблички на досках объявлений: требуется, требуется, требуется! Вспомнился замполит в армии, проводивший нудные занятия. Один из солдат, желая разыграть его, спросил, отчего несчастные безработные на Западе не поедут к нам, на наши стройки и предприятия? Ведь у нас профсоюз силен и блага социализма.

Капитан вытер платком побагровевшие залысины и сипло ответил:

– Денег у них нет на дорогу! – чем вызвал дружный хохот.

М-да, но это так, воспоминания и размышления, а делать-то чего, болеть? Сидеть дома и ждать у моря погоды? Но вдруг это – самое верное решение? Ничего не предпринимать, ни о чем не задумываться, а покориться судьбе? Не может же она бесконечно быть жестокой по отношению к Аркадию, когда-то должна и смилостивиться, повернуться лицом, дать надежду на успех?

Бросив тетрадь на стол, Лыков закинул руки за голову и прикрыл глаза: он не будет суетиться, подождет. Чего? Там видно будет чего, все равно завтра на работу не идти…

Первое, что бросилось Аркадию в глаза, когда он переступил порог вестибюля родного института, – обтянутая красным материалом тумбочка с цветами, среди которых почти потерялся большой портрет главного шефа в траурной рамке. Вокруг тумбочки суетились деловитые женщины из профсоюзного комитета, в отдалении стояли Афанасий Борисович и секретарь парткома, беседуя вполголоса и сохраняя на лицах приличествующее выражение скорби. Приносили новые букеты, кто-то бегал с банками в туалет за водой, а Лыков застыл на месте, не в силах оторвать взгляд от портрета. Казалось, академик вопросительно смотрит прямо на него, чуть прищурив усталые глаза, словно прячет в них ироническую усмешку. На портрете Иван Сергеевич казался много моложе, – наверное, взяли фото десятилетней давности из личного дела в отделе кадров и увеличили.

Опомнившись, Аркадий прошмыгнул мимо начальства и, не дожидаясь лифта, взбежал по лестнице на свой этаж.

В кабинете все оставалось на своих местах и все шло по обычному утреннему распорядку – Сагальский с кислой миной неторопливо раскладывал перед собой бумаги, готовясь к новому рабочему дню, а поверх них положил свежую газету; Кучумов опускал в стакан кипятильник, тщательно скрываемый от бдительного пожарного, и разворачивал бутерброды, опять не успев позавтракать дома; Ленька Суздальцев опаздывал, а Никифоров курил.

– Читал? – вместо приветствия, обратился он к Лыкову. – В газете пишут, что у наших артистов после гастролей за рубежом выдирают по девяносто процентов из гонораров. Жалуются, бедняги. Меня вон вообще за границу никто не посылает, а я и десяти процентам был бы до смерти рад. Это же валюта!

– Ты петь не умеешь, – откусывая от бутерброда, хмыкнул Кучумов, – плясать тоже, а на твое пузо глянуть, так ни одна «Березка» в ансамбль не возьмет. Кстати, Аркадий, ты чем болел?

– ОРЗ, – буркнул Лыков.

– Надеюсь, ты уже не бациллоноситель? – помешивая ложечкой в стакане, продолжал допытываться Кучумов. – Пойми правильно, у меня дома дети.

– Я понимаю, – заверил Аркадий и подсел к Сагальскому. – Скажи, Сева, когда главный шеф это… Ну, помер?

– Говорят, вчера, – не отрываясь от газеты, промычал Сева. – А что?

– Так, – пожал плечами Лыков.

– Все определено, старичок! – заржал Никифоров. – Король умер, да здравствует король!

– Да, – сметая со стола крошки, согласился Кучумов. – Теперь нашему Афанасию открывается прямая дорога в академики. Через годок выберут, и он успокоится. Достигнет, так сказать.

Аркадий вернулся за свой стол и закурил. Что теперь делать? Что сказал о нем главный шеф после визита и, самое основное, кому сказал? Афанасию Борисовичу или Коныреву – Котофеичу? Нет, Конырев для него мелкая сошка, если покойный шеф с кем и общался, то наверняка со своим замом. А тетрадь? Может, пойти к Котофеичу или прямо к Афанасию и отдать ее?

– Больших перемещений не предвидится, – развалившись на стуле, авторитетно вещал Никифоров, поглаживая живот, туго обтянутый клетчатой рубашкой. Его привычка носить к клетчатым рубашкам типа ковбойки пестрые галстуки очень раздражала Аркадия. – Все решено заранее, поскольку главный шеф слишком долго болел.

– Не скажи, – отозвался Кучумов, прятавший в сейф кипятильник, – на «палубе» кое-кто кое-кому за кресло пасть порвет.

«Палубой» в обиходе именовали второй этаж, где размещались кабинеты руководства, и привычно говорили – пойду на «палубу» или вызвали на «палубу».

– Порвут, как пить дать порвут, – ехидно захихикал Сагальский, закрывшись газетой.

Аркадий молчал, не ввязываясь в обычный треп. Появившаяся мысль не давала покоя – вдруг Иван Сергеевич никому не говорил о том, что дал тетрадочку малоприметному мэнээсу? Когда бы он успел сказать, да и зачем? Что у него, других дел не было? Но вдруг шеф захотел побыстрее решить вопрос о приглашении на работу в институт автора записок в тетрадочке, и тогда…

А что тогда? Тогда через некоторое время у Аркадия обязательно спросят, где тетрадь, которую ему дал покойный академик? Но могут и не спросить, вот в чем дело! Отдать всегда успеешь, а если обстоятельства сложатся благоприятно, надо брать тему и застолбить ее на ученом совете – пусть потом самородок из провинции кусает локотки, поскольку вторую такую же тему кандидатской диссертации никто не утвердит. А материальчик самому использовать на все сто, заручившись поддержкой могучего научного руководителя, способного, как танк, проложить тебе дорогу своим именем. А готовую работу ты на стол ему положишь, – недолго надрать цитат из разных авторов и привести текст в нужное, наукообразное состояние.

Моральный вопрос? Ерунда! Все сдувают друг у друга, как двоечники-второгодники. Поэтому решено: ждем и надеемся, надеемся и ждем…

Долгими ночами, лежа без сна на жесткой койке, Виталий Николаевич Манаков размышлял, день за днем вспоминая всю свою, пока еще не очень длинную, жизнь, словно просеивая ее через частое сито сомнений. А когда под утро он забывался наконец в тяжелом сне, смежив усталые веки, то виделось одно и то же, когда-то виденное в детстве и накрепко врезавшееся в память, а теперь, так некстати, возвращавшееся к нему.