– Я думаю, это ошибка. Большая ошибка.
Глаза Корделии Рэнсом блеснули, но страстный, способный повергать в экстаз многотысячные толпы голос сейчас звучал холодно и ровно. Из чего – как понимал Роб Пьер – следовало, что данный вопрос ей отнюдь не безразличен.
– А я думаю иначе, ибо в противном случае не выступил бы с таким предложением, – ответил он, невозмутимо встретив ее взгляд и вложив в звучание своих слов суровую стальную нотку. Что, увы, далось ему не так легко, как хотелось. Оставалось лишь надеяться, что она этого не заметила.
Официально Пьер являлся самым могущественным человеком в Народной Республике Хевен. Слово главы и создателя Комитета общественного спасения равнялось закону, а его власть над гражданами НРХ считалась неограниченной. Однако на деле даже она имела свои пределы – и то, что лица, не входившие в состав Комитета, не могли их себе даже представить, не делало эти пределы менее реальными.
Он возглавлял революционное правительство, навязавшее себя Республике силой, и ни для кого не составляло секрета, что оно самовольно присвоило себе роль куда более важную, чем роль временного органа власти, необходимого стране в переходный период, до проведения всеобщих выборов. Народный Кворум, голосуя за создание Комитета и утверждая его председателя, полагал, что это будет способствовать скорейшему восстановлению внутренней стабильности и возврату к прежней форме правления, однако Комитет фактически совершил государственный переворот, превратившись в коллективного диктатора. Несгибаемого, жестокого и не останавливающегося ни перед чем для достижения собственных целей и решения собственных задач. В этом заключалась и его сила, и его слабость. Не чураясь безжалостного пролития крови ради расширения своих полномочий далеко за пределы, изначально установленные Кворумом, Пьер сделал свою власть реальной и неоспоримой, однако, став почти всеобъемлющей, она утратила такое, вроде бы тонкое и неуловимое, но в действительности весьма существенное свойство, как легитимность.
Правлению, основанному исключительно на страхе и насилии, всегда приходится опасаться того, что еще больший страх и большее насилие приведут к его свержению. Между тем Комитет, привыкнув полагаться исключительно на силу, действовал, не только не обращаясь к законам и обычаям, но повсеместно их попирая. Порой Пьер мрачно удивлялся тому, как мало внимания уделяли некоторые правители фактору законности, равно как и тому, сколь пагубным может оказаться насильственное разрушение социальной системы на состоянии общества – даже если эта система никуда не годится. Сам Пьер не мог не признать, что, вступая на путь революционера, он явно недооценивал и то, и другое. Разумеется, для него было очевидно, что за сменой власти неизбежно последует период социальной нестабильности, однако со временем нововведения приживутся, и этого будет вполне достаточно для того, чтобы узаконить новую власть в глазах народа. Так должно быть, и так будет, твердил он себе. В конце концов, в отличие от клики Законодателей, которую Пьер и его соратники сменили у власти, они искренне верили в реформы. Однако сам факт насильственного свержения старого режима и установления нового породил ситуацию, в которой единственным критерием права на власть стала способность эту самую власть захватить и удержать, причем действия нового правительства свели на нет бытовавшие ранее представления о «допустимых» масштабах насилия, пределах использования силы и тому подобном.
Это означало, что истинное положение казавшегося всемогущим и всевластным Комитета общественного спасения было куда более зыбким, чем выглядело на первый взгляд. Члены Комитета демонстрировали сдержанное доверие по отношению к мобилизованным ими долистам и пролетариату, однако и Пьер, и его коллеги отдавали себе отчет в том, что в любой момент могут столкнуться с массовым заговором, причастными к которому окажутся лица, вроде бы находящиеся вне подозрений. Почему бы и нет? Разве они сами не таким же манером свергли прежних правителей Республики? Разве долгая монополизация власти Законодателями не привела к появлению бесчисленных чокнутых фанатиков? И разве сам Комитет не уничтожил множество «врагов народа», обеспечив возникновение еще большего их числа?
Разумеется, недоброжелателей у Комитета имелось более чем достаточно, но, к счастью, большую часть нынешних одержимых, вроде Аннулистов, поддерживавших требование Чарльза Фройдана о полной отмене денег, составляли вздорные крикуны, способные поносить власть на пьяных посиделках, но никак не организовать заговор. Правда, некоторые другие группировки (например, Парнасцы, заявлявшие, что все бюрократы подлежат смертной казни, поскольку избранный ими род деятельности сам по себе свидетельствует об измене делу народа) имели в своих рядах компетентных конспираторов, но они не сумели верно рассчитать время. Слишком поспешные действия настроили против них другие экстремистские группировки, чем Пьер и Бюро государственной безопасности не преминули воспользоваться. Натравливая одних радикалов на других, Пьер отчасти действовал вопреки зову собственного сердца: столкнувшись с унаследованным от режима Законодателей чудовищным бюрократическим аппаратом, он невольно проникся некоторым сочувствием к парнасской концепции. Правда, в конце концов он, хоть и не без внутренней борьбы, решил, что в управлении Республикой без бюрократии не обойтись.
А вот именовавшие себя Уравнителями последователи Ла Бёфа умели рассчитывать время и знали толк в заговорах. Хотя предлагаемая ими модель общественного устройства была такова, что в сравнении с ней и анархия показалась бы диктатурой, на практике им удавалось добиться высокой степени организации и координации действий своих сторонников. Столь высокой, что она привела к гибели нескольких миллионов человек в ходе всего лишь однодневного, но кровопролитного сражения[2] . Нанесение по городу с населением в тридцать шесть миллионов душ нескольких «кинетических» ударов[3] . в сочетании со взрывами ядерных бомб повлекло за собой ужасные последствия. Никто из известных лидеров Уравнителей не пережил ту страшную бойню, однако Пьер имел веские основания подозревать, что истинные, глубоко законспирированные руководители движения проникли даже в состав Комитета. Эти люди, кем бы они ни были, остались живы и избежали разоблачения.
