Чары, однако, начали развеиваться. Некоторые пэры встали, протестующие возгласы зазвучали громче, и Хонор, чтобы перекрыть нараставший гомон, пришлось возвысить голос.

– Милорды и леди, – гневно заявила она, вперив взгляд в своего охваченного паникой врага, – перед лицом Палаты я обвиняю присутствующего здесь Павла Юнга, графа Северной Пещеры, в убийстве и покушении на убийство. Я обвиняю его в бессердечном и непростительном злоупотреблении властью, трусости перед лицом врага и попытке изнасилования, в связи с чем утверждаю, что он недостоин не только высокого положения и титула, но даже самой жизни. Я называю оного Павла Юнга трусом и негодяем, само существование какового оскорбительно для честных и достойных подданных нашего Королевства, и, призывая всех вас в свидетели, вызываю его на Поле Чести, дабы он раз и навсегда заплатил за свои злодеяния.

– Да, она ничего не делает наполовину, не так ли? – с горькой усмешкой проворчал Вильям Александер.

– Можно сказать и так, – зло буркнул в ответ герцог Кромарти и, толкнув сдвижную дверь балкона, шагнул наружу.

Александер последовал его примеру, и они оказались в продуваемой ветром тьме, на высоте трехсот этажей над улицами Лэндинга. Радужными пузырьками проплывали под огромной луной габаритные огни аэромобилей, края высеребренного лунными лучами облака налились влажной, предвещавшей близкий дождь чернотой. Далеко внизу подножия башен омывали светящиеся потоки – словно невидимые реки подхватили россыпь небрежно рассыпанных по земле несчетных драгоценностей эльфийской королевы. Премьер-министр неотрывно смотрел вниз, словно эта красота таила в себе ответ.

Но ответа не было: Хонор Харрингтон полностью вышибла ход событий из-под его контроля. Возможно, королева и запретила всем оказывать на эту особу давление, но Правительство и командование заботились о ее же благе. Они сделали все, чтобы не дать ей вцепиться в глотку Северной Пещере, однако она добралась до него вопреки всем их стараниям.

– Мне до сих пор с трудом верится, что ей хватило духу на такую выходку, – пробормотал в темноте Александер.

– Вот и Северной Пещере не верилось, – отозвался Кромарти, опершись о перила и подставив волосы вечернему ветерку.

– Да, будь он способен хотя бы вообразить нечто подобное, близко не подошел бы к Палате, – согласился казначей. Встав у перил рядом с премьером, он взглянул вниз, на потоки света, покачал головой и тихо добавил: – Но, между нами говоря, Аллен, она права.

– Понятия правоты и неправоты не имеют отношения к делу, – отозвался Кромарти, повернув к Александеру отражавшие лунный свет глаза. – Она нашла верный способ настроить против себя поголовно всех пэров.

– Не всех, Аллен.

– Ладно, – хмыкнул Кромарти. – Не всех. Вы с Хэмишем проголосуете в ее поддержку, и – черт побери! – я присоединюсь к вам. Это даст ей три голоса, но, ставлю на кон свой пост премьера, еще трех вам не набрать!

Александер закусил губу и промолчал. Да и что, в конце концов, мог он сказать? У него не было ни малейших сомнений в том, что Харрингтон действовала в ответ на покушения на ее жизнь, и в том, кто стоял за этими покушениями. Ему не доводилось встречаться с ней, но брат все уши прожужжал ему о капитане Харрингтон. Будь у нее какая-либо иная возможность добраться до Северной Пещеры, она не воспользовалась бы своим статусом пэра таким образом. В ее короткой речи – об этом свидетельствовала запись – не было никакой рисовки. Она вовсе не собиралась делать из собравшихся дураков, а обращалась к ним как к суду последней инстанции. Ее искренность и правдивость были несомненны.

Однако Палата восприняла случившееся иначе. Пэры сочли ее выходку дерзким посягательством на их достоинство и твердо вознамерились не оставить нарушительницу спокойствия безнаказанной.

– Насколько серьезно обстоят дела? – спросил он после некоторого молчания.

Кромарти вздохнул, на сей раз не столько сердито, сколько печально.

– Высокий Хребет уже инициировал процедуру исключения. Он хотел немедленно лишить ее титула, но промахнулся; подавляющее большинство палаты общин – включая, во что и поверить трудно, почти половину либералов! – солидаризировалось с ее величеством. Таким образом, ни лишить ее титула, ни начать уголовное преследование им не удастся. Но даже королева не вправе заставить пэров допустить кого-либо в Палату, если они проголосуют против. Ей конец, Вилли. Если в ее пользу наберется пять процентов голосов, я буду весьма удивлен.

– А что потом? – подавляя гнев, спросил Александер.

Кромарти понурился.

– После того, как она его убьет? – не столько спросил, сколько констатировал непреложный факт герцог и, уловив в темноте кивок Александера, выпустил перила и стремительно вернулся в комнату.

Харрингтон умело загнала Северную Пещеру в ловушку. Как бы ни гневались на нее пэры, ей удалось публично бросить ему вызов, уклониться от которого не мог даже такой трус, как Павел Юнг. Дрожа и потея от страха, он все же согласился на поединок, ибо поступить иначе значило лишиться всего, что ценилось им в жизни, и превратиться в изгоя.

Но, приняв вызов, он уже мог считаться покойником.

Дуэль должна была проходить в соответствии с Протоколом Дрейфуса, однако после того как Хонор расправилась с Денвером, Кромарти прекрасно понимал, что ей хватит и одного выстрела. И выстрел этот будет смертельным, иное ее не устроит.

– На этом ей конец, Вилли, – с горечью в голосе прервал герцог затянувшееся молчание. – Той же пулей, что и Юнга, она убьет собственную карьеру. Нам ее не спасти. Более того, мне самому придется инициировать ее отстранение от командования, чтобы заручиться поддержкой прогрессистов.

– Но это несправедливо, Аллен! – возразил Александер, повернувшись спиной к волшебному городскому пейзажу за окном, – Разве можно винить ее в том, что, являясь жертвой, она не могла добиться справедливости никаким другим способом?

– Знаю, – отозвался Кромарти, не открывая глаз. – Господь свидетель, мне бы очень хотелось сделать для нее хоть что-нибудь. Но мне нужно вести войну и сохранить кабинет.

– Понимаю, – сказал Александер с печальным смешком. – Даже Хэмиш понимает. И сама дама Хонор знает, что не оставила вам никакого выбора.

– Отчего я чувствую себя только хуже… Герцог открыл глаза, и Александер даже в темноте разглядел в них боль.

– Ну скажи, Вилли, – тихо проговорил премьер-министр Звездного Королевства, – почему каждый, кроме разве что сумасшедшего, мечтает оказаться на моем месте?

Когда дверь лифта, ведущего на мостик, открылась, лейтенант-коммандер Рафаэль Кардонес, вахтенный офицер стоящего на ремонте корабля, поднял голову и, увидев капитана, вскочил на ноги. Вышедший следом за капитаном одетый в зеленое гвардеец, расслабившись, остановился у переборки, тогда как она направилась к командирскому креслу.

Шла Хонор медленно, сложив руки за спиной. Лицо ее не выражало ничего, кроме спокойной сосредоточенности, однако служивший под ее началом Кардонес знал, что именно так она выглядела и тогда, когда приводила в чувство отчаявшуюся, павшую духом команду, и тогда, когда вела подбитый тяжелый крейсер в смертоносную атаку под бортовыми залпами линейного крейсера. Увидев эту маску снова, он невольно задумался: сколько же времени потребовалось капитану, чтобы довести ее до совершенства? Скрывать страх и внушать команде уверенность, не позволяя догадаться, что и их капитану свойственны человеческие чувства и слабости… О тревогах и боли Хонор Харрингтон ведали лишь бессонные ночи.

Остановившись у кресла, она провела рукой по командному пульту – как, наверное, всадница могла бы ласкать любимого скакуна. Рука ее двигалась словно сама по себе, а в устремленном вперед взгляде лейтенант, несмотря на бесстрастную маску, угадал глубоко затаенную боль.

Его охватил страх, ибо он понял: она прощалась. Прощалась не просто с «Никой», но с Флотом. Завтра она может погибнуть, сказал ему разум, зато сердце говорило иное. Павел Юнг не мог убить капитана. Само такое предположение казалось нелепым.