– Входим в зону действия энергетического оружия через тридцать семь минут, милорд, – тихо сказал капитан Хантер.– БИЦ считает, что Противник-Один, если захочет, сможет держаться с нами вровень до самой гиперграницы.

– Понятно…

Белая Гавань заставил себя говорить спокойно и уверенно. Он знал, что Хантера ему не обмануть, но правила требовали, чтобы они оба притворялись.

Он смотрел, как седьмой супердредноут вываливается из строя Противника-Один, и пытался выдавить из себя улыбку. Теперь соотношение сил было двадцать два к двадцати пяти, и, прежде чем они войдут в зону действия энергетического оружия, расчеты ракетных установок, вероятно, добьются соотношения в пользу мантикорцев. Но Противник-Один упрямо сохранял прежний курс. Хевенитский флот был больше мантикорского, он мог позволить себе большие потери, и явная готовность Противника-Один стерпеть эти потери пугала Александера.

Ход войны только что изменился, смутно понял он, глядя за тем, как нарастает интенсивность обмена ракетами. Хевы пришли в себя. Они наступали, а не реагировали на атаки мантикорцев привычной паникой. Белая Гавань знал, что так и будет – слишком велика была Народная Республика, чтобы опрокинуть ее разом, – но он надеялся, что на восстановление прежнего уровня подготовки хевам потребуется больше времени. Теперь он понял, что это уже произошло, и глубоко вздохнул.

– Уходим по плану Дельта-три, Байрон, – тихо сказал он, официально подтверждая свое намерение отступить к гипергранице как можно быстрее.– Сосредоточьте все, что у нас есть, на их центральной эскадре. Наверняка их флагманский корабль там – возможно, мы сумеем уничтожить его раньше, чем войдем в радиус действия их энергетического оружия.

– Есть, милорд, – ответил капитан Хантер.

Граф Белой Гавани слушал, как начальник штаба передает его приказы по сети связи боевой группы, откинувшись в кресле и глядя на россыпь боеголовок, мечущихся по экрану. Он сделал все, что смог.

Оставалось только узнать, сколько его людей выживет.

Как и все общественные здания на Грейсоне, дворец Протектора размещался под куполом, но в уголке дворцовой территории был еще один купол, поменьше. Там находилась оранжерея. Гранд-адмирал Уэсли Мэтьюс напрягся, когда гвардеец в униформе цветов дома Мэйхью – каштановый и золотой – открыл перед ним дверь. На него обрушилась волна влажной жары, и Мэтьюс вздохнул, расстегивая воротник мундира. Дальше этого не пойдет. На этот раз он останется в форме, даже если это убьет его.

– Привет, Уэсли, – Бенджамин Мэйхью IX, Протектор Грейсона, приветствовал старшего офицера своего флота, не отрываясь от дела.

– Доброе утро, ваша светлость.

Почтительный ответ Мэтьюса прозвучал слегка приглушенно – внутри оказалось даже хуже, чем он ожидал. Протектор был в одной рубашке, на лбу у него блестели капли пота. Гранд-адмирал вытер свое внезапно взмокшее лицо, посмотрел на индикатор и поморщился. Решимость была плохой защитой против температуры в сорок градусов по Цельсию и влажности в девяносто шесть процентов. Со вздохом Мэтьюс снял китель, подражая правителю планеты.

Шуршание ткани было совсем негромким, но в оранжерее царила почти абсолютная тишина. Даже слабые звуки разносились далеко, и Бенджамин с ухмылкой поднял голову.

– Вы специально для меня подняли температуру, ваша светлость? – поинтересовался Мэтьюс.

Бенджамин ответил ему с невинной улыбкой:

– Конечно нет, Уэсли. Зачем бы я стал это делать?

Мэтьюс вежливо приподнял бровь, и Протектор усмехнулся. Уэсли Мэтьюс был чрезвычайно молод для своего ранга даже на такой планете, как Грейсон, где только сейчас становились доступны противостоящие старению процедуры пролонга. Всего четыре стандартных года назад Уэсли одним скачком превратился из коммодора в главнокомандующего флотом Грейсона. Как и Бернарда Янакова, человека, чье место он занял, его озадачивали увлечения Протектора. Цветоводство и составление букетов считались на Грейсоне высоким искусством, но занятие это было традиционно женское. Мэтьюс охотно признавал, что Протектор создает восхитительные композиции, но для главы государства хобби это все-таки… странное. Однако Бернард Янаков был не только адмиралом Бенджамина Мэйхью, но и его старшим кузеном, и это давало ему преимущества, которых Мэтьюс был лишен. Янаков знал Протектора с рождения и годами дразнил его за необычное хобби. Мэтьюс этого делать не мог, но Бенджамин тем не менее догадывался о чувствах нового гранд-адмирала.

Мэтьюс чувствовал огромное облегчение оттого, что Протектора это забавляет, а не обижает. Иногда, впрочем, он задумывался: а так ли легко он отделался? Бенджамин со злорадным весельем вызывал его на аудиенции, во время которых возился с вазами или срезал цветы, или они встречались в такой вот парилке. Это стало чем-то вроде расхожей шутки – и, Бог свидетель, в нынешней обстановке им шел на пользу любой повод расслабиться. Только вот на этот раз жара и влажность были уж чересчур.

– Вообще-то, – сказал Бенджамин наконец, – я не собирался подвергать вас таким экстремальным испытаниям, Уэсли, но у меня не было выбора.

В его голосе чувствовалось искреннее раскаяние, но он тут же повернулся к цветку, с которым работал. Мэтьюс шагнул ближе, невольно завороженный тем, с какой точностью Протектор действовал зондом для сбора пыльцы и при этом продолжал свое извинение – если его можно так назвать.

– Это образец орхидеи Гибсона с Индуса в системе Митры. Она прекрасна, не правда ли?

– Правда, ваша светлость, – негромко отозвался Мэтьюс.

Похожий на колокольчик цветок переливался голубым и темно-пурпурным, а глубоко в золотистой сердцевине виднелись оттенки алого. Адмирал почувствовал странное головокружение, будто он проваливался в ароматные глубины цветка. Ощущение было таким сильным, что он встряхнул головой. Бенджамин негромко засмеялся.

– Да, очень красивый, но вне родной планеты его выращивать очень сложно, а цветет он только раз в три стандартных года в течение одного дня. Он меня заворожил еще в ту пору, когда я увидел его в питомнике на Старой Земле. По-моему, я почти вывел гибрид, который будет цвести вдвое чаще. К несчастью, в таком проекте все нужно делать точно вовремя и тщательно воспроизводить естественную среду. Я, честно говоря, даже не ожидал, что он расцветет сегодня, и поэтому не думал, что придется тащить вас на встречу сюда, но если я не воспользуюсь моментом…

Он пожал плечами, и Мэтьюс кивнул, ради обворожительной красоты цветка на время отбросив маску измученного терпения. Он с уважительным молчанием следил, как Бенджамин закончил собирать пыльцу и с довольным видом начал изучать свое сокровище под микроскопом.

– Теперь подождем, пока не откроются вот эти, – сказал он деловито, показав на плотно сжатые бутоны соседнего растения.

– И сколько на это уйдет, ваша светлость? – вежливо поинтересовался Мэтьюс.

Бенджамин снова усмехнулся:

– По крайней мере сорок часов, так что вам вовсе не обязательно стоять здесь и ждать.

Протектор ссыпал пыльцу в контейнер, вытер пот с лица и указал на дверь. Мэтьюс вздохнул с облегчением.

Вслед за Протектором он вышел из оранжереи и направился в уютный уголок с плещущим фонтаном; гвардеец Бенджамина шел за ними. Протектор сел и указал Мэтьюсу стул напротив, потом откинулся назад. Слуга принес полотенца и напитки со льдом. Адмирал энергично вытер взмокшую шевелюру, потом лицо и с благодарностью отпил глоток. Бенджамин скрестил ноги.

– Ну, Уэсли, и по какому поводу вы хотели меня видеть?

– Леди Харрингтон, ваша светлость, – немедленно ответил Мэтьюс. Бенджамин вздохнул, и адмирал наклонился ближе, стараясь переубедить его. – Я знаю, что, по-вашему, еще слишком рано, ваша светлость, но она нам нужна. Очень сильно нужна.

– Я понимаю, – терпеливо ответил Бенджамин, – но я не хочу на нее давить. Она все еще приходит в себя, Уэсли. Ей нужно время.