Однако поэма не была написана по причине того, что похожий сюжет использовал Алексей Толстой в пьесе «Заговор императрицы». Впрочем, «красный граф» перебежал дорожку не только Анне Андреевне.

«Просьба: …нужен весь материал для исторической драмы – все, что касается Николая и Распутина… до зарезу!.. Лелею мысль создать грандиозную драму… Уже готовы некоторые наброски и планы. Мысль меня увлекает безумно…» – обращался в начале 1920-х к своим родственникам Михаил Булгаков. И хотя грандиозную драму автор «Белой гвардии» не написал, Распутин упоминается в рассказе «№ 13. Дом Эльпит-Рабкоммуна»:

«Однажды, например, в десять вечера, стосильная машина, грянув веселый мажорный сигнал, стала у первого парадного. Два сыщика, словно тени, выскочили из земли и метнулись в тень, а один прошмыгнул в черные ворота, а там по скользким ступеням в дворницкий подвал. Открылась дверца лакированной каретки, и, закутанный в шубу, высадился дорогой гость.

В квартире № 3 генерала от кавалерии де-Баррейн он до трех гостил.

До трех, припав к подножию серой кариатиды, истомленный волчьей жизнью, бодрствовал шпион. Другой до трех на полутемном марше лестницы курил, слушая приглушенный коврами то звон венгерской рапсодии, capriccioso, – то цыганские буйные взрывы:

До трех сидел третий на ситцево-лоскутной дряни в конуре старшего дворника. И конусы резкого белого света до трех горели на полукруге. И из этажа в этаж по невидимому телефону бежал шепчущий горделивый слух: Распутин здесь. Распутин. Смуглый обладатель сейфа, торговец живым товаром, Борис Самойлович Христи, гениальнейший из всех московских управляющих, после ночи у де-Баррейн стал как будто еще загадочнее, еще надменнее.

Искры стальной гордости появились у него в черных глазах, и на квартиры жестоко набавили».

«"Развратник, пьяница Распутин, злой гений России". Конечно, хорош был мужичок. Ну, а вы-то, не вылезавшие из „Медведей“ и „Бродячих Собак?“» – вопрошал Бунин «поэтов и беллетристов» в «Окаянных днях»[40], а Алексей Толстой, как будто отвечая своему приятелю, описывал в романе «Хождение по мукам», как сам Распутин посетил знаменитое кабаре:

«Неожиданно стало тихо в подвале, зазвенел упавший стакан…

Во входной двери стоял среднего роста пожилой человек, выставив вперед плечо, засунув руки в карманы суконной поддевки. Узкое лицо его с черной висящей бородой весело улыбалось двумя глубокими морщинами, и вперед всего лица горели серым светом внимательные, умные пронзительные глаза. Так продолжалось минуту. Из темноты двери к нему приблизилось другое лицо, чиновника, с тревожной усмешкой, и прошептало что-то на ухо.

– Опять ты со своей глупостью… Ах, надоел. – Он, еще веселее гостей в подвале, мотнул бородой и сказал громко, развалистым голосом: – Ну, прощайте, дружки веселые.

И сейчас же скрылся. Хлопнула дверь. Весь подвал загудел. Стуков впился в руку Ивана Ильича.

– Видел? Видел? – проговорил он, задыхаясь. – Это Распутин».

Но вернемся в 1912 год. Из гордой столицы странник уехал не в Сибирь, а, как и обещал журналисту из «Нового времени», в Крым. Ни шлейф слухов, ни то, что вплоть до июня 1912 года в Крыму оставался епископом Таврическим Феофан, Государыню, по-видимому, не смущало. Царская Семья ясно давала понять всем, что никакой шантаж, никакие атаки Думы, печати, ни мнение правящих архиереев и лично царский духовник изменить высшую волю не могут и все будет так, как пожелает августейшая чета.

О. Платонов приводит в своей книге секретное донесение, хранящееся в Центральном государственном архиве, датированное февралем 1912 года, где среди прочего анонимный источник сообщал, что «последнее слово по распутинской эпопее будет сказано именно в Крыму, вдали от Правительства и от русского общества и его представителей». Последнее это было слово или нет, но с Царской Семьей Распутин в Крыму встречался несмотря ни на какие скандалы и общественное противодействие.

«Я видел, что Распутин старается „втереться“ во дворец, в царскую семью. Поэтому, когда в 1912 году царская семья была в Ялте, я, чтоб не допустить распространения всяческих слухов (которые уже начали ходить по стране), сделал все, чтобы Распутин не приезжал на яхту, на которой я был старшим офицером. Я попросил священника, бывшего на яхте, пойти и поговорить об этом с Распутиным.

Он был, говорил. И вынес то же отрицательное впечатление. В частности, священник тоже обратил внимание на глаза Распутина, сказав: «У него в глазах что-то есть». Так я все-таки устранил приезд Распутина на яхту», – рассказывал флигель-адъютант Саблин Роману Гулю.

Даже если это и правда, а не попытка смыть с себя клеймо распутинца, которое на Саблине висело, то устранить встречи Николая и Александры с Распутиным на суше флигель-адъютант не мог.

«Нашла коса на камень», – говорят в таком случае в народе. Оскорбление Государыни было столь велико, что она вела себя почти что демонстративно. Она была не столько «обворожена» в тот момент Распутиным, сколько возмущена «светской чернью», и с этого момента уже никто не мог убедить ее в опасности присутствия Распутина при Дворе – Царица просто не верила ни газетам, ни политикам, ни церковным иерархам, не верила ни своей сестре, ни свекрови – а верила лишь одному человеку.

«Несчастная моя невестка не понимает, что она губит и династию и себя. Она искренно верит в святость каждого проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастие», – говорила императрица-мать Мария Федоровна Коковцову.

Адмирал Колчак показывал на следствии в 1920 году (и его показание заметно перекликается с мемуарами моряка Саблина): «В 1912 году, когда я плавал на „Уссурийце“, – верно это или нет, – прошел слух, что Распутин собирается из Петрограда прибыть на место стоянки императорской яхты, в шхеры, и для этого будет дан миноносец. Я помню, со стороны офицеров было такое отношение: что бы там ни было, но я не повезу, пусть меня выгоняют, но я такую фигуру у себя на миноносце не повезу. Это было общее мнение командиров <…> Эта история глубоко возмущала нас <…>».

«Первый раз я прочитала здесь в газетах [о Григории Распутине] и была в ужасе, потому что я испугалась, что если народ узнает, что Вы приняли этого человека, то это бросит на Вас черную тень», – писала Государыне Великая Княгиня Елизавета Федоровна.

Помимо нее о Распутине и о его влиянии на русский императорский двор были наслышаны и две другие сестры Императрицы принцесса Ирена и принцесса Баттенбергская. О встрече с ними, состоявшейся в мае 1913 года в Берлине, писал в своих воспоминаниях В. Ф. Джунковский:

«Разговор касался главным образом о царящем в России настроении, недовольстве общества, касаясь и настроения в войсках. Все эти вопросы были как бы следствием их забот о родной сестре императрице Александре Федоровне и роли Распутина в ее жизни. Я объяснил им, какую роль играет Распутин, стараясь умалить его значение и доказать преувеличение слухов, но они были так хорошо осведомлены обо всем, что трудно было их переубедить. Они сами стали мне доказывать вред, причиняемый Распутиным их сестре…»

Но для Царя и Царицы Распутин оставался частным семейным делом частной семьи, и кем бы из родственников или близких негодование, опасения, тревога, предостережения ни высказывались, этих сигналов во дворце не принимали, не понимали и не хотели понимать.

«Граф Фредерике однажды, в интимной беседе, в моем присутствии, когда вопрос коснулся тогдашней злобы дня, – вспоминал Мордвинов, – сказал: "Вы знаете, что я люблю Государя, как сына, и потому не мог удержаться, чтобы не спросить Его Величество, что же наконец такое представляет собой Распутин, о котором все так много говорят.

Его Величество ответил мне совершенно спокойно и просто: 'Действительно, слишком уж много и, по обыкновению, много лишнего говорят, как и о всяком, кто не из обычной среды принимается изредка Нами. Это только простой русский человек, очень религиозный и верующий… Императрице он нравится своей искренностью; Она верит в его преданность и в силу его молитв за Нашу Семью и Алексея… но ведь это Наше совершенно частное дело… удивительно, как люди любят вмешиваться во все то, что их совсем не касается… кому он мешает?'"»