– Ясно? – крикнул взводный.

Надели все новое, шинели побросали в грузовики. Получили свои парашюты. Надели десантные рюкзаки, тяжелые, в них продукты, боекомплект, гранаты – все хозяйство. Сверху, на спину, – парашют. Впереди, на животе, запасного парашюта нет – при боевом прыжке не положено. Со всем этим стоять на ногах тяжело, легли на бок, единственно удобное положение, – стали ждать.

Совсем стемнело. Они лежали молча, ждали, ни о чем не думая. Карпов начал рассказывать, непонятно к чему, об одной девчонке, любившей его. Она была дочкой начальника ленских золотых приисков, и если бы он ответил ей взаимностью, то тоже был бы сейчас большим начальником, была бы у него броня, но он честный человек и уехал оттуда. А девчонка решила его разыскать…

Карпов явно врал, и чем дальше, тем больше, но никто не пытался опровергнуть его и вывести на чистую воду.

На земле было очень тихо, потом взревел заведенными моторами первый самолет.

Старшина принес спирт, его как-то разливали в темноте по кружкам. Николай сунул Алеше кружку и сухарь. В кружке было мало. Алеша выпил разом, пожевал сухарь.

Потом лейтенант подал команду, они встали и пошли, и шли довольно долго, подошли к самолету, остановились, натыкаясь на передних. Лейтенант побежал что-то выяснять, они ждали, затем он вернулся, и они стали подниматься в самолет по трапу.

Они сели на две длинные скамьи, идущие вдоль самолета, друг против друга. Горела синяя лампочка, и лица их были неприятного, странного цвета. Кто-то крикнул снизу, снаружи:

– Счастливо!

– Спасибо! – ответил лейтенант.

Двери закрыли, зашумели моторы, сперва один, потом второй, самолет слегка задрожал, все громче ревя моторами. Потом он двинулся с места, стал разгоняться, но они знали, что это был еще не настоящий разгон, он замедлил движение, остановился, вырулив на старт, и вот теперь стал разгоняться по-настоящему, затем он оторвался от земли и сразу же немного провалился вниз, словно его потянуло обратно, словно он не хотел расставаться с землей. Но тут же резво пошел вверх.

Они долго летели, сидя в синем полумраке, глядя на странно освещенные лица товарищей и ничего не говоря, потому что в реве моторов ничего нельзя было услышать. Прямо против Николая сидели Карпов и Колотилов. Карпов сидел твердо, положив руки на колени и хмуря брови. Колотилов ерзал на месте, то жмурился, то вновь открывал глаза, то опускал голову, то задирал ее, касаясь затылком парашюта.

Алеша сидел рядом с Николаем, справа от него. Они касались друг друга плечами, как в строю, как на том снимке. Николай покосился на Алешу. Тот задумчиво смотрел на Карпова, но, должно быть, не видел его.

Они не знали, сколько они летят, но Николай чувствовал, что скоро они будут на месте. Один раз за бортом самолета возникло несколько лопающихся и свистящих звуков, и Алеша вопросительно глянул на Николая, но тот сидел так же неподвижно.

Потом резко зазвучала сирена, и тут же замигала у входа в штурманскую кабину красная лампочка – «приготовиться!»

Они встали и повернулись направо – в затылок друг другу, будто стояли в очереди. И Николай стоял следом за Алешей. Открыли обе двери, на обе стороны. Там, за дверьми, был мглистый рассвет, что-то серое – не то дым, не то облака.

– Пошел!

Очередь двинулась, и уже первые исчезли в мутных проемах дверей. Лейтенант стоял спиной к пилотской кабине и, как регулировщик, делал отмашки – направо, налево, направо, налево. Скорей! Скорей! Скорей!

Полетели вниз ПДММ с противотанковыми ружьями – в одну дверь. А в другую уже Алеша делает короткий шаг и вылетает наружу, и Николай следом выходит в ту же дверь, видит мутное серое небо – не то в. облаках, не то в дыму разрывов – и окунается в него. Несколько мгновений спустя он уже сидит на лямках подвесной системы, слышит пальбу внизу и видит недолго, ниже и правей, спускающегося Алешу.

«Алеша! Как дела?» – хочет крикнуть он, но не решается, будто кругом тишина и на земле могут услышать его. Внизу стреляют, и он опускается, высвобождая автомат.

Алексей Егорычев ехал из госпиталя.

Держа под рукой вещмешок с сухим пайком, он курил, щурясь от табачного дыма, и посматривал в окно. Он ехал в вагоне, который почему-то назывался «классным» – наверное, просто в отличие от теплушек, – в битком набитом вагоне, и слушал разговоры, и рассказы, и рассуждения о положении на фронтах. И говорили об этом люди – старики, мальчишки и инвалиды – обстоятельно, уверенно, убежденно.

– Давно переключили задний ход на передний! – сказал парень в шинели с засунутым в карман левым рукавом.

За время, которое провел Алеша в госпитале, у него порядочно отросли волосы – удалось уберечься от стрижки, – они уже не просто топорщились, а слегка вились, мягкие, волнистые.

Справа на гимнастерке были у Алеши гвардейский значок и парашютный значок, а слева – орден Славы III степени и медаль «За отвагу». Они висели на колодках и, когда Алеша двигался, чуть-чуть позванивали.

Вот ты и настоящий солдат, Алеша! Ничего не скажешь!

Стучали колеса, какая-то старуха говорила парню с одной рукой:

– Ничего, милай, мне в Лисогорске слазить, ты мою полочку и занимай!

Алеша повернул голову.

– В Лисогорске?… Что там такое, в Лисогорске? Лисогорск… Лисогорск… Лисогорск…

И память выбросила ему на поверхность: идет эшелон, они учат адреса товарищей… Лисогорск, улица Челюскинцев, 14, квартира 3, Авдюшин…

Алеша снова скрутил цигарку, жадно затянулся, закашлялся.

Когда он, Лисогорск? Скоро?

Теперь он, не отрываясь, смотрел в окно. И хотя пейзаж нисколько не переменился – те же сосны и ели, – он представлялся Алеше важным, полным глубокого значения. Это были окрестности города Лисогорска.

Поезд миновал будочку обходчика, переезд с опущенным шлагбаумом, поплыл вдоль перрона, заполненного людьми, страстно жаждущими сесть на этот переполненный поезд. Алеша увидел черные по белой жести буквы ЛИСОГОРСК и вдруг, схватив мешок и шинель, стал пробиваться к выходу.

– Дай-ка пройти, слышь! Дай-ка сойти сначала, кому говорю! – И вырвался-таки на платформу.

Он надел шинель, запоясался, сдвинул пилотку на правую бровь, небрежно бросил вещмешок за левое плечо, вышел в город на грязную привокзальную площадь.

– Где тут улица Челюскинцев?

Он подошел к дому. Кажется, это был номер 14. Собственно, вся улица была из одинаковых стандартных домов. Они были похожи на его, Алешин, дом, только тот был бревенчатый, а эти оштукатурены снаружи. Правда, во многих местах штукатурка осыпалась, а там, где она сохранилась, она была грязная, в пятнах и потеках.

Около подъезда, сидя на корточках, играл мальчик, совсем маленький. Алеша спросил все же:

– Э, герой, этот дом номер четырнадцать?

Мальчик поднял на него темные глаза и молча кивнул. Что-то – он не мог понять что – заставило Алешу остановиться.

– Тебе сколько лет?

– Тли.

Алеша тоже опустился на корточки, задохнулся.

– Как зовут?

– Миса.

– А фамилия?

– Авдюсын.

Молодая, очень молодая женщина выскочила на крыльцо, спросила прерывисто:

– Вы к кому? Он поднялся.

– Вы Клава?

В углу на тумбочке стояла в рамке фотография – они с Николаем. Стоят, касаясь друг друга плечами, как в строю или как в самолете. У обоих чистые подворотнички. У одного две лычки на погоне, у другого погоны гладкие. У обоих на груди гвардейский значок, а рядом парашютик.

А за фанерной стенкой шумит рынок, светит солнце.

…Он осмотрелся. Кровать, маленькая кроватка для мальчика, стол, тумбочка, коврик и зеркало на стене, снимки. Швейная машина.

Клава сказала:

– Мама умерла, брат мне прислал машину…

Она с заплаканными глазами накрывала на стол, принесла неизвестно откуда бутылку, подала огурцы, капусту.

– Погодите, погодите! – начал Алеша. Она поняла: