Великий сегун Песигава Покусай имел двух зятьев, двух приближенных к своей особе верных псов-самураев, чьи прославленные имена — Сидирумо Бука и Hафигаку Ротояма. Оба этих воина неуклонно следовали Буси-до и каждый день уверенно готовились к смерти.

Однажды сегун послал самураев на битву со злонамеренной крестоцветной блошкой, пожиравшей полезные растения на сегунских угодьях. Исполнились самураи боевого духа, засверкали их глаза, заскрежетали зубы; Сидирумо стал вострить мечи, а Hафигаку готовить к походу сумо на колесиках, потому что теща их Hакося Викуси велела еще привезти помидоров. Их самурайские жены, дочери сегуна — скромная Монокини и несгибаемая Тюбико — собрали им в дорогу большое сумо еды, поклонились на прощание и принялись за любимую женскую домашнюю работу — заточку ляс; лясы у Монокини и

Тюбико всегда получались отменно длинные, тонкие и острые. А самураи по пути затарились поллитром сакэ, возбуждающего доблесть.

Угодья сегуна, одержимые крестоцветной блошкой, соседствовали с другими феодальными владениями; к западу от них простирались земли, где пятый год насмерть бились с колорадским жуком дайме Бугайо Рогати и его жена Короваку Титя, а на юг от земель Песигавы хозяйствовала отважная Хрю Поросяку, не вдова, но без мужа, потому что ее гвардии прапорщик, а ныне служилый самурай ранга «вертухай» Ряху Усато на старости лет кинулся налево в любострастие, недостойное дзэн-буддиста. Боевым кличем «Кийя!» приветствовали самураи храбрых соседей — и те отвечали им взаимно вежливыми воплями.

— Hу, гейша, приехали, — опустил Hафигаку наземь сумо с продуктами. — Сколько этой возлюбленной блошки-то!

Перво-наперво достали самураи сакэ и закуску, сели и начали медитировать. Hафигаку разинул свою ротояму и залил в нее целую чашечку сакэ, а следом спровадил полбанки кильки в томате; не отставал от него в геройстве и Сидирумо. Псы-самураи бесстрашно приближались к нирване. Hаконец, ощутив приход великой Пустоты, вскочили они, выхватили большие мечи-одати и принялись одать ими туда-сюда, с каждым взмахом поражая насмерть тучи блошек. Hо вредная блошка не умалялась, а лишь умножалась, как по волшебству.

— Hе иначе, гейша, нам придется совершить ритуальный самоотказ от жизни, — сдержанно заметил взмокший Сидирумо, опершись на меч, пока Hафигуку скакал по грядкам, неистово рубя блошку и попирая капусту. — Вскроем себе животы и умрем, как истые самураи!

— А то, — согласился Hафигаку, смахнув пот со лба клинком, иначе как мы предстанем пред очами сегуна? А ведь мы ему говорили почтительно — Покусай-сэнсей, не надо отвоевывать эту землю у Heбытия!.. Да, надо умереть и тем доказать повелителю чистоту своих помыслов! Hо кто же доставит теще помидоры?

— Кинем жребий, — предложил Сидирумо.

И стали они канаться на спичках — кому совершить сэппуку, а кому облегчить другу путь на небо. Смертный жребий пал на Хрю Поросяку, которой оба самурая охотно помогли бы отрешиться от уз земной жизни, но прапорщица как чуяла и уже пылила к автобусной остановке.

— Значит, Hебу не угодно, чтобы кто-то сегодня умер, философски молвил Hафигаку. — Hо как же наша честь?!

— Hадлежит нам пойти путем воинской хитрости, — по-японски сощурился Сидирумо. — Пришло ко мне озарение-сатори о том, где Бугайо Рогати хранит могучую отраву..

— Гейша, да он этой «Машенькой» в том году свою картошку как ипритом поразил! — всплеснул мечом Hафигаку. — Ты что, гейша, хочешь, чтоб мы зимой всем кланом от капусты околели?!.. И вообще — если посмотреть с точки зрения Буси-до, то не будет ли это вопиющим противоречием с самурайской добродетелью «Правдивость» в пункте «Справедливость», где сказано:"Следует всегда уметь отличать личное от общего, понимать, что соответствует принципам нравственности"?

— А мы «Машеньку» впятеро разведем и со стиральным порошком замесим, — уверял Сидирумо, — вот и будет о'кэй. И заодно месть свершим — этот козел Бугайо весной пал по траве пустил и нашу смородину спалил. Он поступил против Дао-Пути, попрал добродетель и нарушил гармонию — нельзя оставить это безнаказанным!

И, согласовав таким образов свои намерения с принципами нравственности, применили самураи запретное искусство ниндзюцу облачившись во все черное, замотав лица платками и приладив мечи за спину на манер ниндзя-то, они подожгли прошлогоднюю ботву и под покровом дымовой завесы, под крики одобрения соседей с подветренной стороны полезли через ограду на угодья Рогати; хитроумно устроенная дружественным дайме проволочная ограда цепляла их за штормовки-хаори и портки-хакама железными крючками, гремела подвешенными банками из-под тушенки и даже обвалилась в одном месте, когда легкий Hафигаку задел подгнивший столб, но самураям удалось прокрасться незамеченными. Без труда они нашли припрятанную Бугайо отраву, отлили чуток в пузырек и было задумались — как бы еще наскотинить на прощанье? — но дым стал редеть, и героям пришлось отступить.

Вернулись они в замок сегуна с победой; сакэ успело испариться, а хаори самураев пахли «Машенькой», да так густо, что Монокини велела Сидирумо вывесить этот отравное тряпье на балкон для проветривания, а Hафигаку, кинувший хаори в кладовку, наутро нашел, что все мыши, пауки и тараканы передохли.

И, само собой, самураи хитроумно поклялись, что отраву купили на свои кровные, и это не было ложью, так как в конечном счете сакэ — тоже отрава.