Никого, кроме Гарри.

Эбони поднялась и пошла за чемоданами. Пора собираться, подумала она. Пора окончательно развязаться с этими муками.

Звонок в дверь на мгновение поверг ее в панику, пока она не вспомнила, кто тут хозяин. Никто не сможет войти без ее позволения.

Сначала она решила не обращать на звонок внимания, но назойливое гудение чуть не вывело ее из себя. Таким настойчивым мог быть только Алан. Каждый нормальный человек давно бы уже сдался и ушел. В конце концов она подошла к двери и включила переговорное устройство.

– В чем дело, Алан?

– Мне нужно поговорить с тобой.

– Зато я не хочу разговаривать с тобой.

– Я понимаю. Послушай, я сожалею о том, что случилось. Я должен был закрыть эту проклятую дверь. Я кое о чем рассказал матери, и она не думает о тебе плохо. Совсем наоборот, досталось именно мне. Она определила тебе роль женщины, с которой плохо обращаются. Собственно говоря, она думает, что ты влюблена в меня.

У Эбони от удивления перехватило дыхание, но она рассмеялась.

– Я думаю, ты просветил ее и насчет этого, – презрительно сказала она.

– Пробовал. Но она не слушает меня. В конце концов я решил, пусть думает, что хочет, если ей от этого легче.

– Как благородно с твоей стороны. Может быть, ты также позволил ей думать, что и ты любишь меня?

– Кажется, она и так придет к этой мысли. Со временем, – сухо добавил он.

– И ты не захотел разочаровывать ее в твоем моральном облике, не так ли?

– Что-то вроде этого.

– Ты ублюдок, – не выдержала она. – Прогнивший, вонючий ублюдок. Почему ты не сказал ей правду? Что единственная вещь, которая тебе от меня нужна, это секс. Именно потому ты и здесь. Думаешь, что удастся продолжить с того момента, где тебе помешали. Но ты ошибаешься, Алан. Между нами все кончено, – хрипло заявила она. – Окончательно!

– Не устраивай сцен. Это тебе не идет. Но я понимаю, что ты можешь быть немного расстроена. И извини меня.

– Он извиняется! Мой Бог, может быть, ты повторишь еще раз?! Это надо записать на магнитофон для потомства. Алан Кастэрс извиняется перед своей шлюхой-любовницей.

– Не называй себя так!

– Почему? Разве ты не так обо мне думаешь?

– Послушай, Эбони, почему бы нам не обсудить это наедине? Впусти меня. Здесь холодно.

– Поверь мне, внутри тебе будет еще холодней. Поезжай домой, Алан. И никогда не возвращайся. Я больше не хочу тебя видеть.

– Ты так не думаешь.

– Уверен? Ну что ж, посмотрим, Алан, посмотрим.

– Еще как посмотрим! – прорычал он и ринулся прочь.

Взбешенный Алан некоторое время просидел в машине. Любит его? Она? Мать сошла с ума! Эта ведьма не знает, что такое любовь. Она просто вампир, высасывающий все соки вампир, и не может удовлетвориться, пока не доведет мужчину до отчаяния.

И все же...

Когда он вспомнил о ее слезах, у него что-то шевельнулось внутри. Видит Бог, они подействовали на него. И не наполнили чувством триумфа над ней, как он представлял это ранее, а поразили и встревожили. Плачущая Эбони не соответствовала его представлению о ней. И все же ее слезы, возможно, свидетельствовали о том, что вера матери в любовь Эбони к нему имеет под собой основание. Разве она плакала бы, если бы не была глубоко задета?

А сейчас...

Не были ли эти горькие слова еще одним свидетельством разбитой любви? Может быть, он довел ее до того, что уже один его вид причиняет ей слишком сильные страдания?

При этой мысли в нем все перевернулось. Черт побери, может, мать все-таки была права?

Алан ухватился за руль, так кружилась у него голова, и вспомнил, что его первой реакцией на такое из рук вон выходящее заявление была издевка.

– Ты с ума сошла! – сказал он матери.

Но когда он рассказал ей о случившемся в библиотеке четыре года тому назад, мать окончательно уверилась в своей правоте и полностью отмела предположение о том, что Эбони приставала к нему. Когда же он рассказал матери о репутации Эбони среди других мужчин, она просто пожала плечами.

– Нельзя же верить всему, что слышишь, Алан, – упрекнула она. – Что касается поцелуя в библиотеке... У тебя нет никаких причин полагать, что она тогда уже не была девственницей. Я уверена в том, что Эбони любила тебя. Неужели ты этого не понимаешь?

Он не понимал.

– Восемнадцатилетняя девушка? Влюблена в тридцатилетнего мужчину? Ради Бога, не надо, мама. Сейчас ты еще скажешь, что я тоже любил ее.

– Нет. Этого я не скажу. Тогда ты любил Адриану.

– Ты знаешь, собственно говоря, нет... я не любил ее.

– Не любил?

– У нас была связь, но я не был влюблен в нее, а она в меня. Мы были близкими друзьями, деловыми партнерами и оба одиноки. Вот и все объяснение наших отношений.

– Но ты просил ее выйти за тебя.

– Да...

– Но зачем?

Алану ничего не оставалось, как сказать правду:

– Чтобы оградить Эбони.

– Оградить... Эбони...

– Не смотри на меня так, мама. Ты тоже виновата в этом.

– Но каким же образом?

– Помнишь белое кружевное платье, в которое ты ее одела в день ее восемнадцатилетия?

– Конечно, помню. Она так прелестно в нем выглядела.

– И необыкновенно соблазнительно. Стоило мне взглянуть на нее, и я захотел ее. Проще простого. Внезапно она стала для меня не той школьницей, которая три года время от времени появлялась и исчезала на моем пути. Она превратилась в созревшую женщину, в прекрасную и привлекательную женщину. И я возжелал ее. – При воспоминании об этом он содрогнулся. – Боже мой, никогда в жизни я не испытывал ни такого желания, ни такого чувства вины!

– О, Алан...

– Я решил, что если в моей кровати каждую ночь будет находиться жена, это избавит меня от этой страсти. И кроме того, думал, что Адриана скажет «да». Но, как ты знаешь, во время аварии самолета в этом захолустье она встретила Брайса Маклина, и все мои планы остаться благородным тоже потерпели аварию. Вскоре после того, как Адриана вышла замуж, Эбони поцеловала меня, и все полетело кувырком.

– Понимаю...

– Надеюсь, что так. Послушай, вынудив ее покинуть нас, я думал, что поступаю правильно, но так и не смог превозмочь своего желания. И чем красивее и соблазнительнее становилась Эбони, тем хуже было мне. Я слышал о ее многочисленных связях и сходил с ума. Поэтому, когда она фактически предложила мне себя в ночь после празднования ее совершеннолетия, я взял ее. И продолжал, черт возьми, это делать каждый раз, когда мне этого хотелось. И знаешь что? Она никогда не сказала «нет», никогда не хотела от меня чего-либо кроме того, что я хотел от нее. Чистейший неприкрытый секс. И не говори мне, что это любовь, потому что я все равно не поверю. Эта женщина помешалась на сексе. Могу поручиться, что я не единственный мужчина, удостоившийся ее постели, хотя я убью того ублюдка или ублюдков, если когда-нибудь поймаю.

Мать посмотрела на него удивленным и жалеющим взглядом.

– О Алан, ты просто этого не видишь, да?

– Чего не вижу?

– Что ты тоже любишь ее!

Тогда он засмеялся.

Но теперь не был так уж уверен. Может, это и есть любовь, эти внутренние терзания, запоздалые сожаления, что он не сделал так, чтобы Эбони осталась, не сблизился с ней и не признался матери, что Эбони его женщина и он гордится этим.

Адриана однажды сказала ему, что его чувство к Эбони – это любовь, но он не понимает этого, ибо ослеплен своей страстью. Желание, сказала она, играет с людьми странные шутки, делает из них глупцов.

Что ж, из него оно, несомненно, сделало дурака. Может быть, он действительно любит эту женщину? Вот! Пора наконец-то признаться себе в этом. Эбони – женщина, а не девушка. Во всяком случае тут больше ему не за что винить себя.

Но что она была за женщина?

Вот в этом-то и состоит вся проблема. Что она за женщина?

Его мысли и тело были полны воспоминаниями. Любовь ли заставляла ее так вести себя с ним в постели? Или абсолютная развращенность? И так ли уж это его волнует?