На болотах под Варной он явился мне второй раз, – продолжал я. – Он стоял у меня за спиной, когда обратившиеся в бегство венгры закололи кардинала Чезарини. Оглянувшись, я узнал ангела смерти, похожего на меня, как две капли воды. «Мы встретимся снова, – рек он, – встретимся у ворох святого Романа». Теперь я начинаю понимать его

Я вовсе не солдат, – говорил я. – Милость султана может сделать раба богаче многих западных принцев. После боя меня вместе с другими пленниками привели к султану Мураду. Его победа совсем недавно висела на волоске. Оплывшие щеки и мешки под глазами еще дрожали на его лице от напряжения и страха, которые ему пришлось пережить. Мурад был приземистым человеком, на голову ниже меня; праздность и роскошь раньше времени превратили его в дряблого толстяка. Многие пленники простирали к нему руки и громко взывали к его милосердию, обещая заплатить за себя богатый выкуп. Но в глазах Мурада все мы были клятвопреступниками и негодяями, развязавшими войну. Полагаясь на мирный договор, султан уже успел отречься от престола, передать бразды правления Мехмеду и поселиться на старости лет среди садов и парков Магнезии. И теперь он оставил нам лишь один выбор: или ислам, или смерть. Земля пропиталась кровью, когда один за другим, по возрасту и званию, опускались крестоносцы на колени перед палачом. Многих же при виде катящихся голов охватил великий страх. Пленники начинали рыдать и громко славить Аллаха и Магомета, пророка его. Даже некоторые монахи объявили, что отрекаются от Бога, который не помог христианам победить турок.

Но Мурад был усталым, преждевременно состарившимся человеком, – продолжал я свой рассказ. – Его обожаемый сын утонул, и с тех пор султан уже не слишком интересовался государственными делами. Он завел привычку топить свое горе в вине, полюбил беседовать с поэтами и учеными. Его не радовали реки крови. Когда пришла моя очередь, он посмотрел на меня, ему понравилось мое лицо, и он сказал: «Ты еще молод, зачем тебе умирать? Признай, что нет Бога кроме Аллаха, а Магомет – пророк его». Я ответил: «Да, я еще молод, но уже готов предстать перед Всевышним, как когда-нибудь предстанешь и ты, великий султан». Мои слова тронули его сердце. «Ты прав, – кивнул он, – придет день, когда неведомая рука смешает мой божественный прах с землей». И султан показал жестом, что дарует мне жизнь. Это был лишь каприз: мои слова пробудили в его душе поэтическое вдохновение. Хочешь услышать стихи султана, написанные после битвы под Варной, Джованни Джустиниани?

Джованни помотал своей бычьей головой, показывая, что его не слишком волнует поэзия, долил себе вина и впился зубами в кусок холодной телятины. Я пододвинул ему миску с огурцами и прочитал по-турецки эти незабываемые стихи, отбивая пальцами такт, точно касался струн лютни. Потом я перевел эти строки генуэзцу:

Эй, виночерпий, налей мне вина, что мы пили вчера,

Дай мою лютню, забвения требует сердце.

Краткий тот миг, что зовет человек своей жизнью,

Пусть наполняют всегда наслажденья и радость,

Ибо божественный прах мой смешает с землею

В час, что мне был предначертан, неведомая рука.

– Вот таким человеком был султан Мурад, – сказал я. – Он во много раз увеличил могущество турок и вел одну войну за другой, чтобы установить нерушимый мир. Дважды Мурад отдавал трон Мехмеду. Первый раз старого султана вынудили вернуться к власти христиане. Второй раз его призвал великий визирь Халиль, после того как янычары сожгли базар в Адрианополе. С тех пор Мурад смирился с судьбой и правил до самой смерти, больше ни с кем не воюя. Дважды в неделю он напивался с поэтами и философами. В такие минуты имел привычку одаривать друзей халатами со своего плеча, драгоценными камнями и всеми благами земными И никогда не требовал, чтобы на следующий день ему что-то вернули назад. Часть того, что лежало в этом мешочке, – дары султана Мурада. Возьми их себе, если хочешь, Джованни. Мне они не нужны и я тоже не попрошу их у тебя завтра обратно.

Джустиниани сунул в рот пол-огурца, вытер мокрые от рассола руки о кожаные штаны, благочестиво перекрестился и неловко упал на четвереньки у моих ног.

– Я – бедный человек и простой солдат, – проговорил он. – Мне негоже быть слишком гордым. Я с превеликим удовольствием унижусь ради доброго дела.

Он принялся шарить по полу и собирать драгоценности, а я светил ему, чтобы ни один камешек не остался незамеченным. Ползая у моих ног, генуэзец громко пыхтел, но продолжал говорить:

– Только не вздумай мне помогать, я тебя умоляю. Это дело доставляет мне больше наслаждения, чем возня с самой прекрасной женщиной на свете.

Я протянул ему красный кожаный мешочек. Он старательно сложил в него камни, встал наконец с пола, завязал мешочек и осторожно спрятал его за пазуху.

– Я не жадный, – заявил генуэзец. – Какой-нибудь мелкий камешек мог легко завалиться в щель в полу или закатиться под ковер, и его, наверное, найдет твой слуга, когда будет убирать комнату. Благодарю тебя.

Джустиниани склонил голову к плечу и посмотрел на меня преданными глазами.

– На своем веку, – сказал он, – я встречал святых людей, у которых бывали видения, и много разных других безумцев. Я и сам, наверное, был бы ненормальным, если бы не признавал, что на свете порой творятся вещи, которых не в состоянии постичь слабый человеческий разум. И одна из таких вещей – мое знакомство с тобой.

Он протянул мне свою огромную лапу и пожал мою руку, не скрывая благодарности.

– Отныне ты – мои друг, господин Жан Анж, – твердо проговорил генуэзец. – Я не поверю ни одной сплетне о тебе, а услышу их, скорее всего, немало. Завтра утром, как только встану, прикажу внести твое имя в списки моих новобранцев. Но тогда тебе придется явиться ко мне. Получишь коня и доспехи – и можешь быть уверен: я дам тебе столько работы, что ты быстро привыкнешь к дисциплине. Я муштрую солдат более сурово, чем турки.

Но он не шлепнул меня по спине и не хлопнул по плечу, как это, возможно, сделал бы человек, не так хорошо разбирающийся в жизни. Наоборот, уходя, он почтительно склонил голову и сказал: