– Да смилуется Господь над нами! – вскричал я. – Если мы взойдем с тобой на ложе, грех наш, наверное, не станет ни большим, ни меньшим, чем был бы, если бы церковь благословила наш союз. Это лишь наше с тобой дело. И мы отвечаем только друг перед другом. Но пытался ли я хоть раз соблазнить тебя? Хотя бы этого ты не можешь поставить мне в вину.

– Конечно, пытался! Глазами. Руками. И вообще, спор этот – глупый и ненужный, поскольку мы говорим о разных вещах. Ты сразу поднимаешься на пьедестал, как и все мужчины, и вещаешь оттуда о высоких принципах, а я, приземленная женщина, толкую о том, как бы все получше устроить, нарушая приличия и наши представления о добрых нравах не больше, чем необходимо.

Я изумленно уставился на нее.

– И ты думаешь, что после этого дело можно будет считать решенным?

– Конечно, – ответила Анна, косясь на меня из-под ресниц и словно наслаждаясь моим волнением.

– В таком случае, – заявил я, – какое нам, черт возьми, дело до приличий и представлений о добрых нравах. Мы же взрослые люди. Турки вот-вот будут у городских ворот. Потом загремят пушки. А после придут страх и смерть. Это же, наверное, безразлично, встретим мы смерть, считаясь супругами или нет.

– Благодарю тебя, любимый, благодарю тебя! – воскликнула она с наигранной радостью. – Раз тебе это безразлично, то я как женщина в таком случае, разумеется, выбираю брак.

Я бросился на нее, но она откатилась в сторону, увлекая меня за собой на траву. Ее глаза насмешливо улыбались. Она громко хохотала, отбиваясь изо всех сил. А когда я придавил ее к земле, женщина напряглась, прижала руки к моей груди и прошептала, закрыв глаза:

– Нет, Иоанн Ангел, никогда в жизни. Ты никогда не возьмешь меня силой. Только после того, как ты откажешься от своей латинской ереси и нас благословит греческий священник.

Наша борьба была возбуждающей и сладостной. Но Анна вдруг оцепенела и побледнела, открыла глаза и уставилась на меня расширенными черными зрачками. Неожиданно она вонзила зубы мне в плечо, укусив изо всех сил, словно пытаясь вырвать клок из моего тела. Я вскрикнул от боли и отпустил женщину.

– Вот тебе! – пробормотала она. – Теперь ты мне веришь. Хочешь меня мучить?

Анна села, пригладила волосы и тихо замерла, прижав ладони к щекам.

– Неужели это я, – шептала она, устремив взгляд в пространство, – неужели это я, Анна Нотар? Я, валяющаяся в траве с латинянином, словно девка из таверны в конюшне? Никогда, никогда не думала, что способна на такое.

Анна покачала головой. Внезапно женщина ударила меня по лицу и стремительно вскочила на ноги. Я понимал ее. Это была целиком и полностью моя вина.

– Не желаю тебя больше знать! – цедила Анна сквозь стиснутые зубы. – Ненавижу тебя, как никогда и никого не ненавидела. Ненавижу твои глаза и твои губы, твои руки и твои пальцы. Но сильнее всего ненавижу твою совесть. И это чистое пламя. Как ты можешь позволять себе нести такую чушь?

Я привел в порядок свою одежду. И молчал.

– Ты права, Анна, – наконец сказал я. – Так дальше продолжаться не может.

Я ведь написал, что мы больше не ссоримся?