Медеро восхитилась до замирания сердца – вот это да!! опять, как встарь – великаны пришли! Они могучие, они умные, они – силища! Ходили разговоры, что, если будет совсем плохо, их позовут – и они справятся с любой бедой. Значит, они уже здесь!..

– Кой, – гулким, звучным голосом, но очень вежливо спросил гигант, чуть склонившись к Медеро, – ты что, потерялся? забыл, куда идти?

– Я не кой. – Медеро очнулась; остолбенение прошло. – Я кога, младшая. Я из корня Анда.

Если к тебе обратился наоси – стой и слушай. Хоть великан и страшен, он всё равно какой-то... ненастоящий, как на маскараде. Медеро не слишком его испугалась. Встреча с ним походила на сказку про даму Белый Жилет. Это чистая правда – если обойти корень шестнадцать раз по ходу часов и каждый раз позвать по имени, дама придёт. Главное – идти верным путём и не сбиться со счёта. Медеро шла правильно, но не считала, поэтому явился великан.

– Спокойно. Сейчас свяжемся и выясним, как отправить тебя домой. – Гигант снял с пояса телефон.

– Не надо, наоси! я помню, как. Я... – Спохватившись, Медеро вспомнила о заявлении и поспешно достала его. – Возьмите!

Форт принял бумагу, протянутую малышкой. Обязанности наоси и наогэ очень сложны, надо к ним привыкать. Идея выйти на прогулку в форме и с оружием походила на авантюру, но, если Pax советует осваиваться (сам он ещё не оклемался после вчерашнего), есть смысл прислушаться.

Нет, это вовсе не адрес малявки.

«Заявление нао-защитнику от Эрке Анда Родон Медеро, полноправной гражданки. Прошу найти, кто напугал мою свинку Луду до смерти, и наказать. У неё скоро должны были родиться свинятки, и они тоже померли. Пожалуйста, помогите!»

«Любое обращение», – подчеркнул Pax в напутствии.

– Ладно, гражданка, будем разбираться. Расскажи мне, как было дело.

– Её звали Луда, – начала Медеро и заплакала навзрыд. Больше от неё ничего добиться не удалось.

Форт стоял, как столп на Гласной площади, и чувствовал себя не умнее каменной колонны. Повторяющаяся ситуация – почти та же, что в поезде – накрыла его, и выхода не предвиделось. Единственная разница – прохожие оглядывались на него не осуждающе, а скорей с состраданием.

«Если отыщу, кто беременную свинку напугал, – решил Форт, – изувечу! за то, что пигалица наскочила прямо на меня!»

По дороге Форт услышал от ученицы младших классов Медеро много познавательного. Например, что содержание домашних свинок, долгопятов и кролов квотируется, а приобретаются зверьки по справке о жилплощади. Борьба с бюрократией сказалась и тут – справку в зоомагазин сливала по сети жилконтора. Вообще граждане Эрке не ведали, что значит «документы»; они просто числились в градском банке данных.

«Эка невидаль, – подумал Форт, – всего-то в банке! У нас на каждого десять досье заведено, шифр-паспорта, штрих-сетки, бирки, отпечатки пальцев и ушей прямо в роддоме снимают – и всё равно народ не могут сосчитать. При каждой переписи пара лишних миллионов обнаруживается».

– Не ешьте долгопятов, наоси, – заклинала ученица, трепетно относившаяся к любым живулькам. – Это лютая жестокость!

– Никогда. – В знак искренности Форт приложил руку к груди. – Верь мне, я этого не сделаю.

– Требуйте в столовой клятвы, что у них в продаже только пищевые свинки. Они от природы безмозглые.

«Я могу вломиться в дом без стука, – напомнил себе Форт на пороге. – Я наоси, страж града – ясно? я обязан соблюдать лишь правила дорожного движения и закон воинской чести».

Иной раз подмывало на хохот – до того комично было сравнивать по пунктам вольности стража с тем «бла-бла-бла» о правах, которое полицейский в Сэнтрал-Сити обязан корректно и разборчиво изложить каждому выродку, схваченному с риском для жизни. В Эрке, как велит традиция, всё было наоборот – стражи по утрам пели список своих прав и льгот:

«Входить в любую дверь в любое время, требовать ложе, воду и еду. Спрашивать любого в любом месте о любых делах, кроме супружеских, и требовать правдивого ответа. Применять любое оружие против любого человека без предупреждения, если это оправданно. Свидетельствовать без клятвы».

Между федеральной неприкосновенностью дома и личности и широтой прав клансменов лежала столь зияющая пропасть, что Форт невольно переспрашивал Раха: «И это можно?», «И так разрешено?..». Трудно было отделаться от впечатления, что Pax совершает обязательный обряд розыгрыша новичка.

– Добрая ночь! – Форт вошёл как можно осторожней, потому что семейная жизнь Родонов начиналась в сантиметре за порогом. Здесь было заселено всё, включая потолок, куда упирались стойки многоярусных коек. Некое чадо в подгузнике проползло ему поперёк дороги, толкая лапкой игрушку с колёсами и жужжа, как плохой электромотор; пара недорослей свесилась с верхних коек, освещённых лампами величиной с ноготь; из-за переборки выскочили хрупкая девица и плотно сложенная дама, а муж-хозяин лишь взглянул на гостя, после чего вернулся к возне с разобранным бытовым прибором. Ещё одно дитя, довольно волосатенькое и в штанишках, сосредоточенно карабкалось по стойке.

– Наоси, наш дом – ваш дом. – Хозяйка вытерла руки передником. – Располагайтесь. Будете обедать?

– Благодарю, я сыт. Ловкий у вас паренёк. – Желая сделать комплимент хозяйке, Форт мотнул головой на цепко лезущего вверх малыша.

– Это лемурид! он не разумный!.. – шепнула Медеро, тихонько дотронувшись до рукава Форта; недоросли сдавленно зафыркали, а девица спрятала улыбку за ладошкой.

«Ни слова лишнего!» – скомандовал себе Форт.

– Я насчёт свинки, по заявлению коги Медеро. Кто из вас видел, как умерло животное?

Государственное дело! Подростки упали с коек, старшая сестра спихнула их с пути и села рядом с отцом. Семья вмиг расположилась полукругом, а Форт оказался в центре. Лемурид лез и лез, всецело поглощенный процессом.

Свидетелями оказались все. Бедная Луда заметалась, запищала, затем слегла, часто дыша, а через час её не стало.

– Вы не здешний, наоси; может, и не видели, какие у нас свинки. – Радуясь тому, как внимательно и чинно слушает чужак, мамаша Родон расплела неутомимый язык. – Они боятся сильного шума, ударов и всяких там криков. Бывает, пьяный гаркнет в коридоре – есть такие граждане, глупее пищевой скотины, – а у свинки тотчас перепуг и лапки дёргаются! И на корм привередливы. Наша сестра в положении бесится, то глину погложет, то гвозди полижет, а свинки – те всегда капризятся.

– Я так понял, что причин пугаться не было? – Форт оглядел семейство. – Никто не шумел, не стучал?

– Нет, никто!

– Ума не приложим, с чего она разволновалась!

«Да, детишка, следствие будет недолгим, – с сожалением посмотрел Форт на понурую Медеро. – Тут ни начал, ни концов не сыщешь. Искать и наказывать – некого».

– Что сделали с трупом?

Медеро всхлипнула; мать подала какую-то квитанцию:

– Вот заключение от зоотехника. Мы, как положено...

«Схожу. – Заметив мелко отпечатанный адрес, Форт тем самым нашёл способ благовидно улизнуть от Родонов. – По крайней мере, совесть чиста будет».

Он сделал вид, что глубокомысленно изучает куцый документ, хотя глаза скользили мимо строчек.

– ...днёвку Меде над ней просидела, не спала и в школу не пошла, – поглаживал а мать нахохлившуюся дочурку. Лемурид, отдышавшись, показал Форту свой узкий язык, похожий на ломтик недозрелого перца. – Это, наоси, – от дрянного корма! Ещё в позапрошлую ночь, когда Тарья приволок эту коробку, я понюхала – и чую, мылом пахнет. Я сразу сказала: «Испорчено!» Ты куда смотрел, когда корм брал?! а? Я к кому обращаюсь?!

По тому, как потупился и виновато забурчал один из недорослей, Форт без труда угадал его имя.

– Мужиков ни за чем послать нельзя. Всегда не то купят. А кто потом идёт в магазин ругаться? мать, конечно! А если бы малыш Бун сглупа этих зёрен наелся? да на пару с лемуридом! оба сдохли бы!

– Мама! – гневно воскликнула девушка. – Мама, вы таких слов не говорили! Омойте язык, пожалуйста.