Смотрел на меня, проклятый. И спрашивал медленно:

— Вы помните, что такое «отождествление с приказом»?…

…отождествление с приказом… отождествление с приказом… отождествление с приказом…

…что— то со звоном щелкнуло в голове, будто стрелку путсную перекинули, помчались гончие нейроны памяти в какой-то соседний штрек, близкий к забою Нанноса, но этот штрек лежал гораздо выше, гораздо ближе к нам с Магнустом.

Эти слова я помнил — читал или слышал не очень давно, в документе.

Отождествление с приказом. Я их помнил. И покачал головой. — Не вспоминаете?

— настырно персспрашинал Магнуст. — Тогда я нам напомню контекст: «Мы нашли, что обвиняемый действовал, всецело, полностью отождествляясь с полученными им приказами, побуждаемый ревностным стремлением достичь преступной цели»…

— У-у-уох-ху! — по-волчьи, не в силах сдержаться завыл я от острой боли, затопившей меня, от физической муки охватившего сердце ужаса. Лопнула пленка забвения, и действительность обрушилась на меня раскаленным топором.

…отождествление с приказом…каждый родившийся — первороден, и жизнь его священна, неповторима и неприкосновенна… Город Фрайбург, процесс над палачами Освенцима…показания Дов Бера… свидетель от Израиля… еврейский коммандос…Бюро доктора Симона Визенталя…

— Вы вспомнили? — выворачивал меня наизнанку, беззвучно орал Магнуст, давил и душил безнадежно. Боже мой, кто не тонул в водовороте, тому не понять бессилия людского перед властью стихии! И был мне так страшен Магнуст, перемешавший в своем еврейском котле время и разверзший передо мною прошлое, что я против своей воли бессильно и безнадежно повторял вместе с ним:

«…ОПРЕДЕЛЕНИЕ МЕРЫ НАКАЗАНИЯ ЗА ТАКИЕ УЖАСАЮЩИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ НЕ ЗАВИСИТ ОТ ТОГО, КАКИМ ОБРАЗОМ ЗАРОДИЛОСЬ ЭТО ОТОЖДЕСТВЛЕНИЕ…»

— Вы вспомнили? — Да, — покорно кивнул я. — Это приговор по делу Адольфа Эйхмат…

Дов Бер, один из пятерки еврейских коммандос, выкравших из Аргентины Эйхмана, зачитывал этот приговор на суде во Фрайбурге.

Бюро доктора Визенталя в Вене, Центр еврейской документации. Магнуст — визенталевская собака — приехал сюда за мной. За полковником МГБ в запасе Павлом Егоровичем Хваткиным. Они приравняли меня к оберштурмбанфюрсру СС Адольфу Эйхману. Кто? Кто — давным-давно — называл меня Эйхманом? Кто?

Когда? Бессильное погружение во тьму, всевластие водоворота времени. — Отвечайте, почему вы выбрали именно Элиэйзера Нанноса?

— Это предложил Лютостанский. Он слышал о нем в детстве. В Вильно…

Вспыхнула огромная люстра под потолком, желтый свет обрушился на нас, как серный дождь. И костистое темное лицо Магнуста окрасилось в малярийные тона.

Сколько же часов мы здесь сидим? Может быть, этот жидовский потрох остановил наше послушное проворное московское время и затопил зеркальный аквариум ресторана стоячей водой, непроточным временем из своего еврейского болота, где неспешно булькает «сегодня», кипит ключом «вчера» и вяло переливается «завтра»? В высоких сводчатых окнах неподвижно стыл красно-синий закат — бесконечный кровоподтек на одутловатой бледной роже небосвода. Нетронутая, непробованная еда на столе имела нечистый вид. Я смотрел не на Магнуста, а на его отражение в двух гигантских зеркалах. Ртутно-серебрящимися стенами уходили они под самый свод; одно зеркало, желтоватое от старости, было целиковое, а второе — составлено, собрано из нескольких кусков. В цельном зеркале сидел Магнуст, похожий на черный литой камень, и даже ноги под стулом были мускулисто подобраны, будто он изготовился для прыжка. А сборное зеркало разрывало его на куски, дефекты стекла отстегнули от корпуса голову, чуть в стороне нелепо торчали руки с дымящейся сигаретой и зажигалкой, и совершенно глупо давила стул ни от кого не зависящая задница с напружиненными злобно ногами. — Вы знаете, что это такое? — ткнул я пальцем в сторону зеркала. Магнуст коротко оглянулся через плечо, невозмутимо сообщил:

— Зеркало. Его ничем нельзя было удивить. Я пояснил:

— Это не простое зеркало. Это зеркало нашей загадочной славянской души…

Он мертвенно осклабился и подмигнул: давай, мол, давай, я пришел тебя слушать. — Раньше здесь был дорогой ресторан «Яр». До революции сюда ездили кутить богатые купцы. Магнуст понятливо закивал головой:

— А сейчас, наоборот, здесь полно колхозников и слесарей… — Не в этом дело! Нигде в мире нет дорогих ресторанов для колхозников и слесарей. Я хочу указать на основную ошибку в ваших действиях… — Очень интересно! — Вы пытаетесь судить людей во внеисторическом контексте. — Ого! — От восхищения Магнуст даже хлопнул в ладоши. — Оценивать поступки людей можно только поведенческими критериями их времени, их действия нельзя отрывать от их истории, даже если они пережили свою эпоху! — Очень убедительно, очень научно, герр профессор, — усмехнулся Магнуст. — А при чем здесь зеркало? — Зеркало — самая мгновенная фотография времени. Когда пьяный купец хотел ощутить свою силу и значимость, он с размаху бросал бутылку шампанского в эти зеркала. Ищущая смирен — ная славянская душа всегда нуждается в ярких формах самоутверждения. — Прекрасное развлечение, — согласился Магнуст. — А как к этому относились остальные?

— Посетители аплодировали, прислуга мгновенно выметала осколки, в счет купцу включалась стоимость зеркала, а на другой день вставляли новое. Во дворе ресторана еще сохранился стеллаж, где всегда держали запас зеркал. Но больше полувека он пустует — таких зеркал у нас больше не льют. Вот это, последнее разбитое, заменить нечем. Да и незачем, поскольку каждый знает, что если он кинет в зеркало бутылку, ему дадут пять лет тюрьмы.

— Очень интересная история, кивнул Магнуст.

— Зачем вы ее мне рассказали?

— Я сделал вам предложение. Давайте вместе найдем кого-нибудь из этих купцов-дебоширов, кто-то из них наверняка еще жив, вместе расследуем обстоятельства его общественного поведении и предадим суду за хулиганство.

Отличающееся особой злостностью и цинизмом… — Вам угодно валять дурака? — зловеще-мягко спросил Магнуст. — Магнустик, дорогой, пойми меня правильно, я не дурака валяю! Я объясняю тебе то, чего ты — иностранный господинчик — понять не можешь! Мы жили во времена, когда зеркала были очень дефицитны, они до сих пор дороги, а рож, по которым разрешалось хряснуть в любое время, хоть отбавляй! Держава предписала самоутверждаться, разбивая не зеркала, а чужие морды и чужие судьбы. И если есть на мне какая-то вина, то состоит она в том, что я тоже хотел выжить. Мое отождествление — не с приказом мучить подследственного, а с надеждой подследственного выжить… — И вам удалось выжить, — хмыкнул Магнуст. — С большим запасом. Помолчал и добавил с болью и ненавистью; — Вы говорите ужасные вещи! — Да ничего в них ужасного нет! — крикнул я. — Правду я говорю! Ты почему-то к державе иск не предъявляешь, а с вопросами лезешь ко мне! Преступником хочешь меня выставить! Это через тридцать-то лет! Все сроки давности истекли — ничего не выйдет у тебя. — По вашим преступлениям срок давности не течет, — хладнокровно заметил он. — Течет! Еще как течет! Быстрее, чем за карманную кражу! Ты думаешь, почему мировая юстиция признает сроки давности? Вина, что ли, стареет, или наказания ждать надоедает, или боль потерпевших смягчается? Не-ет, друг ситный! Высокая мудрость закона: в течение долгих лет сроков давности меняются оценки поведения. Нельзя сегодняшними критериями мерять наши поступки тридцать лет назад… — Какими же сегодня критериями прикажете мерить убийство Элиэйзсра Нанноса? — любезно поинтересовался Матует. — А никакими! Не надо мерить! Надо забыть!… И почему именно Нанноса? Больше спросить, что ли, не о ком? И пожирнее Нанноса гуси оказались на цугундере!

— История за всех спросит, — уверенно сообщил Магнуст. — Люди спросят. — Да бросьте вы чепуху нести! — махнул я рукой. — Какая история? Какие люди?