Что касалось Бушардона, то для него судьба Мата Хари была определена уже после допроса 30 мая. По его мнению, суд мог бы состояться уже на следующий день. Он был абсолютно убежден в ее виновности. Все равно, что бы Мата Хари не приводила в свою защиту, как много бы противоречий не было в показаниях Ладу и Данвиня, как маловажны и беспочвенны были слова некоторых свидетелей — маникюрши, к примеру, — все, что Мата Хари когда-либо сказала или сделала, являлось для него доказательством ее шпионской работы. Бушардон не хотел и думать, что какие-то деньги, полученные Мата Хари, на самом деле могли все-таки поступить от барона ван дер Капеллена. Даже в случае с пятью тысячами франков, пришедших еще до того, как она отправилась в свою роковую поездку в Голландию, он не мог принять такого ее объяснения. Тридцать шесть лет спустя он все еще придерживался своего убеждения. Он продолжал считать доказанным, что Мата Хари была два раза направлена немцами во Францию со шпионским заданием, а не — по крайней мере, в первый раз, — просто поехала забрать из Парижа свои вещи.

Следующие три допроса мало повлияли на убежденность Бушардона. 1 июня он задавал вопросы. которые в несколько иной форме уже были обсуждены раньше. Фон Калле, говорил он, 13 декабря послал в Берлин телеграмму и сообщил, что пришлет подробную письменную информацию. Бушардону захотелось узнать, в чем заключалась эта подробная информация, и он спросил об этом Мата Хари. Она мало чем могла ему помочь. Вместо этого она снова клялась, что никогда не выполняла заданий Крамера: — В момент, когда я выбросила три бутылочки с чернилами, я почувствовала себя свободной от какого бы то ни было немецкого шпионажа, и одновременно избавилась от всех контактов с немцами. Одновременно я сбросила с себя номер Х-21, который они мне присвоили.

Ее спросили о некоем человеке в возрасте примерно двадцати пяти лет, который заходил в отель в день ее ареста, и о директоре одного берлинского банка.

— Не знаю его, — сказала Мата Хари о первом. По поводу второго она сообщила, что его имя Констан Баре. Он был французом и одним из ее любовников. Не так как Крамер, сказала она. Тот никогда не приставал к ней с такими предложениями. В начале 1915 года она познакомилась с Крамером через Вурфбайна. Перед ее возвращением из Парижа она никогда не принимала консула в своем доме в Гааге, потому что в то время в доме еще не было никаких удобств. У нее не было ни постельного белья, ни серебра и даже не было чашки чая, не говоря уже о возможности угостить гостя обедом.

Бушардон снова подчеркнул, что 20 тысяч франков — очень большие деньги. Это намного больше, чем немцы обычно платят. Как доказательство он привел пример одного французского офицера, который был готов работать на немцев. Он потребовал 20 тысяч франков. Немцы ему вежливо отказали.

По этому пункту Мата Хари сказала: — Прежде всего, меня занимали в тот момент мои меха, конфискованные в Берлине. Я только хотела компенсировать свои потери. Но я просто была обязана выложить фон Калле такую историю, согласно которой я сделала вид, что приняла предложение французов и стала выполнять задание для них. Кроме того, я должна была объяснить ему, почему я в Мадриде всегда вращалась именно в определенном обществе, в том числе и в обществе вашего военного атташе.

Затем дискуссия снова коснулась Виттеля. — Меня интересовали только мое здоровье и капитан Маслов. С другими людьми я там, пожалуй, и словом не обменялась. Я не лгала вам, когда говорила, что жила в замке в Турене. Это был замок «Шато де ла Дорее» в Эвре, и было это в 1910-1911 годах. Мой тогдашний любовник Руссо подписал договор аренды, но платила я сама.

Предпоследний допрос, 12 июня, тоже принес мало нового. Бушардон говорил об еще одном письме, написанном ему Мата Хари со времени последнего допроса. В нем Мата Хари жаловалась, что французы арестовали ее так, чтобы она не имела возможности сначала договориться с Ладу в его главном бюро. Она требовала, чтобы в качестве свидетеля заслушали ее старого друга, Анри де Маргери. Она «ужинала с ним практически каждый вечер», когда в 1915 году была в Париже. Ему она «рассказывала о предложении капитана Ладу», и он посоветовал принять его.

Когда Мата Хари в этот день привезли назад в ее камеру, она уже не могла ждать ничего, кроме последней встречи с Бушардоном. Эта последняя встреча состоялась в первый день лета, 21 июня 1917 года, в присутствии мэтра Клюне. Мата Хари предприняла последнюю попытку убедить Бушардона, что капитан Ладу либо на самом деле завербовал ее, либо дал ей все основания считать, что их беседа была чем-то большим, нежели то, как он позднее ее представил.

— Если бы мои встречи с Ладу состоялись в частной комнате ресторана, то его утверждения могли бы быть правильными. Но они происходили в его официальном бюро, входящем в состав военного министерства. И позже он тоже посылал меня в другое официальное бюро, к месье Монури, который должен был привести в порядок мою визу. Кроме того, я прошу вас еще раз подумать над ситуацией, в которой я оказалась: капитан Маслов просил меня выйти за него замуж. Я должна была жить с ним вместе во Франции. Но так как он был русским, я вряд ли могла брать деньги от кого-то, кроме союзников. Потому я с самыми лучшими намерениями обещала свою помощь капитану Ладу. Я только просила его не спрашивать, каким образом я буду действовать. Сегодня, на последнем допросе, я расскажу вам, что я имела в виду. И вы, наконец, поймете, какая чудесная идея пришла мне в голову, и как капитану Ладу не хватило бы ума, чтобы это понять.

Я была любовницей брата герцога Камберлендского, который, как вы знаете, женат на дочери германского императора. И с самим герцогом меня тоже связывали интимные отношения. Мне было известно, что свояк герцога, кронпринц, заставил его поклясться ему на его свадьбе, что он никогда не станет требовать возвращения себе трона Ганновера. Он придерживался этой клятвы. Но она распространялась только на него — но не на его потомков. Он и кронпринц ненавидят друг друга. И вот эту ненависть я хотела использовать в интересах Франции — и конечно, в моих собственных интересах. Можете ли вы теперь оценить, какие услуги я могла бы вам оказывать?!

Я освежила бы мои отношения с герцогом Камберлендским и использовала бы все мои силы, чтобы оторвать его от Германии и переманить на сторону союзников. Было бы вполне достаточно пообещать ему в случае победы союзников трон Ганновера.

До того, как я приехала во Францию, я никогда не думала о шпионаже… Только в кабинете капитана Ладу и благодаря мыслям о моем предстоящем замужестве мне пришла в голову эта великолепная идея. Я долго жила спонтанной жизнью. Мелочи меня никогда не интересовали. Если я вижу досягаемые большие цели, я сразу иду к ним.

Я могу с гордостью заявить: Во всех моих поездках во Францию у меня не было никаких подозрительных контактов. Я никогда не писала писем, которые хоть в самом приблизительном виде могли быть истолкованы, как имеющие отношение к шпионажу. Я встречалась только с достойными людьми, я никогда не задавала вопросов о войне, нет ни одного человека, который мог бы утверждать, что я задавала вопросы такого рода. Моя совесть совершенно чиста. Я покинула вашу страну с твердым намерением честно и порядочно сделать то, что пообещала.

Если бы я собиралась сделать что-то для немцев, то я оставалась бы здесь. Сам факт, что я хотела вернуться назад в Голландию, подтверждает мое честное намерение сделать именно то, что мною было обещано. Но чтобы осуществить это, мне нужно было установить контакты с немцами. Только с этой целью я пошла на встречу с фон Калле и преподнесла ему историю, взятую из газет сорокатрехдневной или более давности. Каждый, кто обладает хоть каким-то умом, мог бы сделать то же самое.

Чтобы одновременно доказать капитану Ладу, что я в состоянии сделать, я выведала у фон Калле некоторые сведения, которые, несомненно, были интересны Франции. В любом случае, так они рассматривались полковником Данвинем. Он их срочно передал полковнику Губе, дав, правда, понять тому, что он самостоятельно узнал об этих вещах.