Причудливо, однако. И, ясное дело, боженька приложил руку к этой шалости. Поскольку мы этого не делали. Пэми Ньороге не из тех созданий, души которых мы хотели бы погубить. Тот, Кому Мы Служим, поддерживает связь с неприятельским лагерем, а время от времени наведывается туда собственной персоной, поэтому он довольно быстро дознался, что произошло в том гостиничном номере в Найроби.

Большое значение имеет то обстоятельство, что боженька не поручил дело прислужнику, который уже многократно общался с людьми, какому-нибудь дежурному лизоблюду вроде Михаила, Гавриила или Рафаила. Весь этот бесхребетный сброд мог проникнуться сочувствием к несчастным людишкам во время предыдущих встреч с ними. Вот он и выбрал Аннаниила – приспособленца, посредственность, такую же безликую, как зонтик в бюро находок.

Но что вытворяет этот Аннаниил? Что задумал этот низкопоклонник? Издевается над шлюхой из племени банту, прибегает к хитрым уловкам, чтобы перенести ее из привычной грязной лужи в такую же, но далекую кучу дерьма под названием Нью-Йорк и одновременно подогревает в ней чувства вины и отчаяния. Но какое предназначение должна исполнить эта мясная муха, когда попадет в Нью-Йорк? Как эта жалкая козявка может нести прямую ответственность за уничтожение рода людского? И знаний, и возможностей у нее даже меньше, чем у ее соплеменниц или коллег.

Значит, в козни вовлечены и другие. Этот безликий подхалим Аннаниил собирает их из разных мест, не так ли? Заманивает в Нью-Йорк, сколачивает шайку, чтобы они сами провернули это дельце. Это вполне в духе боженьки, верно? Он всегда должен иметь возможность от всего отпереться. «Я тут ни при чем, они сами это сделали», – заявит он с присущим ему пустым самодовольством. И все.

Но теперь мы начеку. Мы тоже взялись за дело. Мои товарищи уже разъехались по разным странам в поисках следов Аннаниила. И мы раздавим тех людишек, которых он избрал, преобразил и сорвал с насиженных мест. Раздавим, как шимпанзе давит вшей.

Чтобы вы не умерли. Вы, мои дорогие людишки.

Принцип наибольшей пользы для большинства.

Ха-ха!

Заведовать отделом по связям с общественностью (ОСО) на атомной электростанции, расположенной менее чем в ста милях от такого населенного города, как Нью-Йорк, – работа нелегкая даже в самые спокойные деньки, но Джошуа Хардвик с радостью поступил на эту должность и на всем протяжении своей трудовой деятельности почти никогда не падал духом. Тридцатитрехлетний толстенький коротышка с открытым лицом, непоколебимо благодушный беженец из одной городской рекламной компании, Хардвик был готов воспевать мирный атом в составе лучшего хора, исполняющего такие здравицы; он умел замазывать изъяны и выпячивать достоинства, живописать мирное, счастливое, безопасное, энергетически обеспеченное будущее, лейтмотивом которого был образ маленькой девочки в розовом кринолиновом платьице, играющей в мяч на широкой сочной лужайке. Не хуже самого Ханса Бринкера умел он напускать на себя высокопарный вид и проскакивать время от времени попадавшиеся на пути полоски тонкого льда (например, вопрос о безопасности атомных станций или радиоактивных отходах), внушая толпе благоговейный трепет и подбадривая ее изяществом и убедительностью своих выдумок.

Но это уж слишком! После двадцатиминутной буколической автомобильной прогулки от своего дома в Коннектикуте до атомной станции Грин-Медоу-III Джошуа нежданно-негаданно увидел… пикетчиков. Подобно заключенным на тюремном дворе они маршировали по асфальтовому шоссе перед воротами.

О нет. С тех пор как станция получила лицензию на работу, тут ни разу не бывало демонстраций. Безлюдье, покой и тишина этой сельской местности, похоже, отпугивали горлопанов. Казалось, им были необходимы толпы и бетонные мостовые; без этих массовок и декораций демонстранты и сами не до конца верили собственным лозунгам.

Пикет был очень скромный, меньше десятка недовольных. Неподалеку стояла патрульная машина полиции штата, в которой дремали двое скучающих легавых. Но, может быть, эти люди – лишь предвестники гораздо более страшных бед? Прищурившись и склонившись к самому рулю своей «хонды», Джошуа попытался прочесть лозунги в руках демонстрантов.

«Кроем мирный атом матом». Так, это мы уже видели.

«Мы вам не подопытные кролики!» Хм, это что-то новое, но что сие означает? С лозунгами всегда так: их схожесть с криптограммами портит все впечатление.

«Не подпускайте к реакторам одержимого, гоните Филпотта прочь!» Что ж, сказано без обиняков, хотя изречение и уступает прозрачностью куриному бульону. Одержимый Филпотт. Это какой-то человек? Кто он?

Что это? Неужели у одного из демонстрантов нимб над головой? Джошуа захлопал глазами, вгляделся снова. Нет, конечно, нет. Просто игра света.

Как всегда, Джошуа показал свою физиономию и свой жетон-пропуск охраннику у ворот. Нынче утром тот выглядел угрюмее среднего, но все же, как обычно, махнул рукой: проезжай, мол. Джошуа помахал в ответ и покатил вверх по пологому склону, скрывавшему главные корпуса от праздных любопытных глаз (или, возможно, от глаз цепких и внимательных) толпившихся на шоссе сограждан. По пути он размышлял о последнем, третьем лозунге.

«Не подпускайте к реакторам одержимого, гоните Филпотта прочь!». Кажется, есть какой-то ученый по имени Филпотт, эдакая высоколобая думающая машина. В Грейлинге, что ли? Не так уж далеко отсюда. Филпотт, Филпотт… Джошуа не смог припомнить его христианское имя. Справа от рабочих корпусов начиналось какое-то строительство, но, погруженный в размышления, Джошуа не обратил на это особого внимания. Филпотт, Филпотт… ученый… экспериментатор…

«Мы вам не подопытные кролики!»

О нет. Здесь? Здесь?! Джошуа сжался в комочек за рулем «хонды» и испуганно загнал ее на свободный пятачок на стоянке.

Нет, они не посмеют.

Но они посмели.

– Не знаю, почему эти сведения так быстро просочились наружу, – сказал Гар Чэмберс.

– Я тут, ясное дело, ни при чем. Представитель станции не мог ничего выболтать, – ответил Джошуа, не потрудившись скрыть раздражение.

Они сидели вдвоем в кабинете Гара, главного инженера станции и непосредственного начальника Джошуа. Последний не старался скрыть раздражение, потому что оба знали: сейчас ему предстоит выйти к людям и по крайней мере до конца рабочего дня вкалывать в поте лица. Что ж, Джошуа был прирожденным заведующим ОСО, хоть это хорошо.

Четыре года назад, когда Грин-Медоу-III только открылась и эта должность была свободна, Джошуа и его супруга, Дженифер, уже успели целый год прожить на своей даче и понять, что им невмоготу терпеть Нью-Йорк, работать в Нью-Йорке и даже наблюдать нью-йоркскую жизнь со стороны. Джошуа был легок на подъем, а посему быстренько перековался из обнищавшего служащего неблагодарного городского предприятия в сельского жителя, внештатного болтуна, эдакий временный рупор атомной энергетики. Собственного мнения о мирном атоме Джошуа не имел, ни хорошего, ни дурного, равно как и о кошачьем корме, губной помаде или подгузниках для взрослых – всем том, что он когда-то рекламировал. Стало быть, если по милости демонстрантов за воротами и здешних перестраховщиков, имеющих от него тайны, и эта работа перестанет радовать его, Джошуа с легким сердцем пойдет на должность болтуна в комиссию конгресса штата Нью-Йорк по туризму.

Все это Гар знал не хуже, чем сам Джошуа.

– Мы надеялись, что сумеем управиться раньше, чем придет пора делать первое публичное заявление, – извиняющимся тоном проговорил он. – Когда люди поставлены перед свершившимся фактом, все гораздо проще, ты и сам это знаешь.

– Так вот почему даже меня не посвятили.

– Я очень сожалею об этом, – оправдывался Гар. – Я и впрямь думал, что мы сумеем обстряпать все по-тихому.

– Физик-экспериментатор, известный всему миру, намерен переехать сюда из Грейлинга и ставить опыты с новыми источниками энергии, – наседал на Гара Джошуа. – И ты надеялся сохранить это в тайне. Да сейчас она, должно быть, уже известна половине здешних секретарш. Но только не мне почему-то!