Увидев ее, он ощутил какое-то смутное беспокойство. Он перестал свистеть и, странно смущенный, молча на нее уставился.

– Ему нельзя прийти, – объявила Энн, храбро подходя ближе. – Покамест нельзя.

– Чего? Это ты про Сида?

– Ага. Папаша наказал ему перетереть все коробки.

– Для чего это?

– А кто его знает. Папаша сегодня сердитый.

– Вон что!

Помолчали. Киппс взглянул на нее и больше уже не смел поднять глаз. А она с любопытством его разглядывала.

– Ты уже отучился? – спросила она немного погодя.

– Ага.

– И Сид тоже.

Беседа оборвалась. Энн взялась за край калитки и принялась раз за разом подпрыгивать на одном месте – это было что-то вроде неумелой гимнастики.

– А наперегонки умеешь? – спросила она.

– Уж тебя-то запросто обгоню, – ответил Киппс.

– Дашь мне фору?

– Докуда? – спросил Киппс.

Энн подумала немного и показала пальцем на дерево. Подошла к нему и обернулась.

– Досюда, ладно?

Киппс, который к этому времени слез с калитки, снисходительно улыбнулся.

– Дальше!

– Досюда?

– Давай еще чуток, – сказал Киппс, но тотчас пожалел о своем великодушии и с криком «Пошли!» рванулся с места, разом наверстав упущенное.

Они подбежали к финишу одновременно – оба раскраснелись и тяжело дышали.

– Ничья! – сказала Энн и рукой отбросила волосы со лба.

– Моя взяла, – задыхаясь, вымолвил Киппс.

Они решительно, но вполне вежливо заспорили.

– Бежим еще раз, – предложил Киппс. – Хочешь?

Они вернулись к калитке.

– А ты ничего, можешь, – снисходительно заметил восхищенный Киппс. – Я ведь здорово бегаю.

Привычно мотнув головой, Энн отбросила волосы назад.

– Ты ж ведь дал мне фору, – признала она.

И тут они увидели Сида.

– Смотри, малявка, влетит тебе, – сказал Сид сестре с истинно братской недоброжелательностью. – Ты пропадаешь целых полчаса. В комнатах не прибрано. Папаша не знает, куда ты запропастилась, говорит: как явится, надеру ей уши.

Энн собралась уходить.

– А как же гонки? – спросил Киппс.

– Ух ты! – воскликнул изумленный Сид. – Да неужто ты с ней бегаешь наперегонки?

Энн раскачалась на калитке, не сводя глаз с Киппса, потом вдруг отвернулась и кинулась бежать по тропинке. Киппс проводил ее взглядом и нехотя обернулся к Сиду.

– Я дал ей большущую фору, – сказал он виновато. – Это не настоящие гонки.

Больше они об этом не говорили. Но минуту-другую Киппс был какой-то рассеянный, и в душе у него началось что-то неладное.

Они стали обсуждать, как истым гуронам надлежит наилучшим образом провести утро. Путь их, несомненно, лежал к морю.

– Там еще один затонул – выбросило новые обломки, – сказал Сид. – Ух! И воняют же!

– Воняют?

– Прямо тошнит. Там гнилая пшеница.

Они шли и говорили о кораблекрушениях, потом принялись рассуждать о броненосцах, войнах и о многом другом, достойном внимания настоящих мужчин. Но на полпути Киппс вдруг ни с того ни с сего заметил небрежно:

– А твоя сестра ничего девчонка.

– Я ее поколачиваю, – скромно ответил Сид.

И, помолчав, они снова заговорили о более интересных предметах.

Выброшенная на берег посудина была и вправду полна гниющего зерна и распространяла ужасающее зловоние. Восхитительно! И все это принадлежит только им. По предложению Сида они взяли судно с бою, и теперь надо было спешно защищать его от несметных полчищ воображаемых «туземцев», которых в конце концов удалось отогнать, оглушительно вопя «бом-бом» и отчаянно размахивая и тыча в воздух палками. Вслед за тем, опять же по команде Сида, они врезались в соединенный франко-германо-русский флот, наголову разбили его без чьей-либо помощи, потом пристали к берегу, вскарабкались по крутому откосу, ловким маневром отрезали собственный корабль; потом, крича что есть мочи, изобразили бурю, потерпели отличное кораблекрушение и, «полузатопленные» – этого требовал Сид, – оказались посреди угомонившегося моря.

Все эти события на время вытеснили Энн из головы Киппса. Но когда без воды и пищи, застигнутые штилем, они дрейфовали, затерянные посреди океанских просторов, и, положив подбородки на скрещенные руки, воспаленными глазами озирали горизонт в тщетной надежде на спасительный парус, он вдруг опять о ней вспомнил.

– А хорошо, когда есть сестра, – заметил этот терпящий бедствие моряк.

Сид обернулся и задумчиво на него посмотрел.

– Ну нет! – сказал он.

– Нет?

– Вот уж ничуть.

Он доверительно улыбнулся.

– Девчонки во все суют нос, – сказал он и прибавил: – Ну прямо во все.

И он вновь принялся мрачно оглядывать пустынные морские дали. Но вот он энергично сплюнул сквозь зубы – он считал, что именно так положено сплевывать настоящим морским волкам, жующим табак, – и сказал:

– Сестры что? С ними одна морока. Вот девчонки – дело другое, а сестры…

– А разве сестры не девчонки?

– Ну нет! – с невыразимым презрением произнес Сид.

И Киппс поспешно поправился:

– То есть, конечно, я не про то… Совсем я не про это.

– А у тебя есть девчонка? – спросил Сид и опять ловко сплюнул.

Пришлось Киппсу признаться, что девчонки у него нет. Правда, это было очень обидно.

– Спорим, Арт Киппс, ты ни в жизнь не угадаешь, кто моя девчонка!

– А кто? – спросил Киппс, чувствуя, что сам он обделен судьбой.

Сид только усмехнулся.

Выждав минуту, Киппс спросил, как это от него и требовалось:

– Ну кто? Скажи! Кто?

Сид в упор посмотрел на него и еще помедлил.

– А ты никому не скажешь?

– Могила.

– Клянешься?

– Помереть мне на этом месте!

Как ни был Киппс занят собственными переживаниями, в нем пробудилось любопытство.

Сид потребовал с него ужасную клятву.

Потом медленно, постепенно стал раскрывать свою тайну.

– Начинается с мэ, – начал он загадочно.

– М-о-д, – неторопливо называл он букву за буквой, сурово глядя на Киппса. – Ч-а-р-т-е-р-и-з.

Эта Мод Чартериз была особа восемнадцати лет от роду, дочь священника в приходе Св. Бэйвона да к тому же обладательница велосипеда, так что едва Киппс понял, о ком речь, лицо его почтительно вытянулось.

– Брось, – недоверчиво выдохнул он. – Ты заливаешь, Сид Порник.

– Провалиться мне на этом месте! – решительно возразил Сид.

– Не врешь?

– Не вру.

Киппс заглянул ему в глаза.

– Честное-пречестное?

Сид постучал по дереву, свистнул и произнес самую страшную клятву:

– Эне-бене-рас! Лопни мой глаз!

Весь мир предстал перед Киппсом, который все еще не мог справиться с изумлением, в совсем новом свете.

– И… и она знает?

Сид покраснел до корней волос, лицо у него стало печальное и строгое. Он вновь задумчиво уставился на сияющее под солнцем море.

– Я готов за нее помереть, Арт Киппс, – сказал он, помолчав.

И Киппс не стал повторять свой вопрос, он был явно неуместен.

– Я все для нее сделаю, чего ни попросит, – продолжал Сид и поглядел Киппсу прямо в глаза, – ну все на свете. Скажет кинуться в море – кинусь.

Каждый углубился в свои мысли, и некоторое время они молчали, потом Сид пустился в рассуждения о любви, о которой Киппс уже втайне тоже подумывал, но еще никогда не слышал, чтобы об этом говорили друг с другом всерьез, вот так, среди бела дня. Конечно, в заведении Вудро втихомолку происходил обмен опытом, обсуждались многие стороны жизни, но о любви романтической там речи не было. Сид, наделенный богатым воображением, заговорив о любви, открыл Киппсу свое сердце, или по крайней мере новый уголок своего сердца, не требуя при этом от Киппса ответных признаний. Он вытащил из кармана затрепанную книжицу, которая способствовала пробуждению его романтических чувств; протянул ее Киппсу и признался, что в ней есть один герой, баронет, ну прямо его собственная копия. Этот баронет – человек бурных страстей, которые он скрывает под маской «ледяного цинизма». Самое большее, что он себе позволяет, – это скрежетать зубами; тут Киппс заметил, что Сид тоже не чужд этой привычки и уж, во всяком случае, сегодня скрежещет зубами все утро. Некоторое время они читали, потом Сид снова заговорил. На его взгляд, любовь состоит из преданности и жарких схваток, и все это с привкусом тайны, а Киппс слушал, и ему мерещилось залитое румянцем лицо и прядь волос, которую то и дело отбрасывали назад.