— Судя по тому, какой у тебя несчастный вид, я, вероятно, должен предположить, что тебя утомила эта шумная компания? — Он резко поднялся и потянул ее за руку. — Тогда пойдем отсюда. Давай удалимся в нашу спальню…

— Нет! — тоненько пискнула Лиллиана. Она вырвала у него руку и решительно уселась на место. — Я… п-п-проголодалась, — произнесла она, запинаясь и избегая его насмешливого взгляда.

— Ах, ну тогда прекрасно. — Он тоже сел, и паж наполнил их кубки рубиново-красным вином.

Тогда один из них Корбетт передал Лиллиане, а второй поднял, приветствуя ее:

— Наслаждайся этим пиром, который ты сама сумела подготовить нам на радость. Пей это прекрасное вино из ягод, собранных на полях Оррика. Оказывай почести гостам, которые сегодня празднуют наше бракосочетание. Этот день — твой, со всей мишурой и пышностью, которые так милы женским сердцам. — Он сделал большой глоток вина, а потом снова устремил на нее пристальный взгляд. — Но знай, Лилли, что ночь будет моей, и мы отпразднуем ее так, как я сочту нужным.

Сердце сжалось у нее в груди от этих прямых слов, и медленная горячая волна затопила все ее существо. Но она не ответила. И хранила молчание в продолжение всей трапезы, несмотря на веселый гомон, отдававшийся от сводов старинной парадной залы.

Лиллиана боялась и сознавала это. И сердилась, конечно, тоже. Но еще сильнее говорило в ней какое-то другое чувство, несравненно более сильное, чем эти два, и это ее тревожило. Она не осмеливалась назвать его нетерпеливым ожиданием, потому что разум все время твердил одно: ей следует страшиться приближающегося часа, когда она соединится со своим супругом. Но разве могла она отмахнуться от воспоминаний о том, на какие поразительные высоты наслаждения он заставлял ее возноситься минувшей ночью? Неужели действительно это было минувшей ночью? Неужели прошло всего лишь несколько часов с того времени, когда они, так нерасторжимо сплетенные, лежали на ложе из мягких овечьих шкур?

Ей бы следовало сгореть от стыда, укоряла она себя. Но стыда она не чувствовала. Вновь и вновь она ощущала жаркий прилив крови к коже и странный узел, который словно затягивался и скручивался у нее в животе. Не в силах больше крепиться, она украдкой взглянула на Корбетта.

Он опять говорил с ее отцом, свободно откинувшись на спинку кресла и вытянув вперед длинные ноги. Вдруг он обернулся, встретил ее взгляд, и беседа прервалась. Воздух между новобрачными, казалось, потрескивал и оживал… но Лиллиана заставила себя вырваться из-под власти завораживающих серых глаз.

Сидящий по другую сторону от Корбетта лорд Бартон улыбался и одобрительно кивал. Лицо у него лучилось довольством; он наконец-то преуспел в своем стремлении связать два враждующих дома посредством ее замужества. Лиллиана знала, что он ожидает от этого брака мира и процветания, однако она была совсем не убеждена, что эти ожидания сбудутся. Но, так или иначе, с того момента как она вернулась из аббатства, она еще ни разу не видела, чтобы отец выглядел так хорошо. Ей было бы трудно упрекать его, когда он так очевидно доволен делом рук своих.

Лиллиана обвела глазами залу, все гости пребывали в самом радостном состоянии духа. Не улыбался лишь один. Уильям сверлил Корбетта взглядом, полным самой черной ярости. Потом словно почувствовав, что она на него смотрит, он перевел взгляд на нее. Однако Лиллиана немедленно отвернулась. Она не знала, что делать с Уильямом, но ей было ясно одно: она ни в коем случае не должна поощрять затянувшееся влечение, которое он испытывал к ней. Это было плохо само по себе, и совсем уж нечестно по отношению к его прелестной жене.

Корбетт поднялся на ноги, и течение ее мысли прервалось. Он поднял кубок с вином, этим жестом призвав всех к молчанию. Только когда гости стихли и все глаза обратились к нему, он начал говорить.

— Добрый народ Оррика. Почтенные гости. Высокочтимый хозяин. Я прошу вас присоединиться ко мне, чтобы воздать почести моей жене, прекрасной леди Лиллиане.

Он поднял кубок, приветствуя ее, а затем осушил его до дна. Когда он поставил зазвеневший кубок на стол, все одобрительно загудели. Но затем он потянул Лиллиану за руку, также поднимая ее с кресла, и толпа разразилась добродушными выкриками и свистом.

Она была уверена, что он собирается поцеловать ее. Его глаза были темными и горячими, в них жили нетерпение и страсть. У Лиллианы пересохло в горле. Мысль о его поцелуе — здесь, перед всеми — пугала ее и в то же время побуждала к мятежу.

— Эй, знай меру! Слышишь, ты, жеребчик! — восторженно завопил кто-то.

— Держи свою страсть в узде! — подхватил другой голос.

— Что, не терпится? Успеешь еще!

Не успела Лиллиана опомниться, как ее окружила стайка хихикающих и хохочущих женщин, и в то же время буйная ватага рыцарей оттащила от нее Корбетта. Лиллиану повели вверх по каменной лестнице, и там к ней ненадолго присоединилась Туллия, в окружении таких же оживленных хохотушек. Потом сестер разлучили: Туллию затащили в ее комнату, а Лиллиану сопроводили дальше, вверх по освещенной факелами лестнице.

В господской опочивальне Лиллиана вырвалась из цепких рук своих смеющихся мучительниц.

— Посмотрите-ка на ее щеки, скорей посмотрите! — потешалась одна из матрон. — Будто она уже знает, какой подарочек приберег для нее ее милорд супруг!

— А может быть, она и в самом деле знает, — отозвался другой, менее приятный голос.

В опочивальне сразу стало тихо. У Лиллианы было такое впечатление, что она стоит одна перед толпой обвинителей. Сердце громко забилось в груди; широко открытыми глазами она обводила окружавших ее женщин. И тут, подобно ангелу-хранителю, вперед выступила леди Верона и взяла в свои руки похолодевшие руки Лиллианы.

— Я думаю, она просто боится, как все мы боялись, что натиск ее супруга в чем-то напомнит ей повадки жеребцов или быков, на которых достаточно нагляделась каждая девушка. — Она встала рядом с Лиллианой и начала распускать шнуровку ее нарядного синего платья, в то же время не спуская глаз с прочих женщин. — Разве есть среди нас хоть одна, которая может сказать о себе, что она не боялась первого соединения со своим мужем?

Она задала этот вопрос самым мягким тоном, но ни у кого не возникло желания возразить.

Это было именно то, что требовалось, чтобы разрядить неловкое молчание. Под нестройный гомон, в котором слились добродушные шутки, материнские советы веселые напутствия, женщины быстро раздели Лиллиану, сняв с нее все, кроме тонкой рубашки и нового обручального кольца. Лиллиана стояла среди них, вся порозовев от смущения. Они знают, что ей предстоит сегодня ночью, думала она. Что должно случиться на этом огромном ложе. Она обратила отчаянный взгляд к леди Вероне. И эта милая леди просто ответила ей теплой улыбкой и крепко обняла ее.

— Не бойтесь встречи с мужем. Я видела, как он смотрит на вас и как вы ему желанны. Порадуйтесь, что отец выбрал для вас такого мужчину, а не какого-нибудь толстого стареющего вельможу. Вот увидите, поле сражения, которое вас ожидает, — она жестом указала на массивную кровать, — принесет вам много упоительных минут, если только вы позволите этому свершиться.

Ответить Лиллиана не успела. Дверь с шумом распахнулась, и под аккомпанемент веселых возгласов и непристойных комментариев толпа мужчин втолкнула Корбетта в опочивальню.

Несмотря на то, как ретиво женщины принялись взвизгивать, и протестовать, и сбиваться в кучку, заслоняя Лиллиану, глаза Корбетта сразу нашли ее. Взгляды мужчин, ворвавшихся в комнату и разгоряченных вином и традиционными подначками веселящихся женщин, были дерзкими, и языки тоже.

— А ну, отойдите от новобрачной! — потребовал сильно подвыпивший рыцарь у женщин, все еще толпившихся вокруг почти раздетой Лиллианы.

— Ах, мы должны довести ее до супружеского ложа…

— А мы должны довести туда ее жениха! — кичливо провозгласил другой.

Как будто сговорившись, мужчины начали стаскивать одежду с Корбетта и успели снять его пояс и тунику, прежде чем он с добродушной ухмылкой, но бесцеремонно отпихнул их от себя: