— Не понимаю, — выговорил Долф.

— Да и я понимаю не больше твоего. Когда я впервые услышал об этом, поверить не мог. А теперь вот сам видишь.

— Нет, — повторял Долф, — это сон, кошмарный сон. Я проснусь. Какое счастье, что все это во сне. Детский крестовый поход — даже представить страшно… Поход — занятие для конных рыцарей, мужчин в латах, а не для детей.

Леонардо молчал. Подхватив ослика под уздцы, он зашагал вперед. Долф поспешил за студентом. Этот неведомый мир вселял в него страх. Они поравнялись с мальчишкой, который еле-еле ковылял вслед за остальными.

Босые ноги разбиты в кровь. Леонардо, по-прежнему не говоря ни слова, подхватил его и усадил на ослика.

Нашлось там место и для хныкавшей девочки, которую они подобрали на обочине дороги. Леонардо хранил молчание, и Долф не заговаривал с ним. Но теплые чувства мальчика, будто слезы, которые он сдерживал целый день, пролились горячей влагой на сердце. Что за странный юноша? Его не смутила смерть разбойника, он, сохраняя присутствие духа, похоронил мертвую девочку, и вдруг такая забота о несчастных малышах. Долф скользнул взглядом по застывшему лицу юноши, хотя ему самому больше всего хотелось крепко зажмуриться, чтобы отогнать воспоминание об этой девочке и ее потухших глазах, устремленных к безжалостным небесам.

Так, в полном молчании, они продолжали свой путь к городу Спирсу, где уже звонили в колокола и накрепко запирали городские ворота.

Заслышав удары набата, жители Спирса в испуге, еще ничего толком не понимая, высыпали из своих домов. Люди спешили к крепостным стенам, на ходу расспрашивали друг друга, что за враг угрожает городу. Но кто мог дать им ответ? Те, кому удалось занять удобные наблюдательные позиции, первыми увидели, как шествие детей заполняет дорогу, и сразу все поняли.

— Это маленькие бродяги, которые хотят попасть в Святую землю, — передавали они стоящим позади, — целая армия воров и попрошаек.

Некоторые женщины, впрочем, потребовали открыть ворота и впустить детей. Но отцы города наотрез отказались. Они напомнили людям, что не было еще города в землях германских, жители которого сами бы отдали свои дома на разграбление маленьким крестоносцам. Вон их сколько! Изголодались в дороге, а допусти их в город, сразу потащат все, что плохо лежит. Они думают, всевышний все простит им за паломничество в Иерусалим. Так неужели добрые горожане Спирса позволят разорить свои очаги? Куда разумнее, наставляли народ городские старосты, запереть по домам собственных детей. Всем известно, какой соблазн для несмышленышей шествие под водительством юного Николаса, если даже отпрыски благородных рыцарей тайком покидают родовые замки и вступают под знамена похода. Хотя среди тех, кто напрашивается на приключения и не гнушается обирать почтенных людей, более всего, конечно, бродяг и нищих. Это они бегут от работы и не имеют почтения к старшим. А сам Николас, их вожак? Разве не был он крепостным? И мы поверим, что ему, не разумеющему грамоты подпаску, открылась в видениях божественная истина и слышались голоса ангелов небесных? Да если что и привиделось этому деревенщине, так это сон о том, как он разбогатеет, а слышался ему звон золотых монет, не иначе, насмехались достойные горожане.

— Богохульство! — вдруг резко прозвучало над толпой. — Николас — святой, избранный Богом.

Мнения разделились. Большинство жителей, опасаясь за свое добро, были против того, чтобы открыть ворота.

Так и остались они накрепко запертыми.

Немногие добрые души поднялись все-таки на крепостную стену и оттуда наблюдали за ползущей мимо колонной. Принесли хлеб и стали бросать его сверху в самую гущу голодной толпы. Дети с визгом налетали на куски хлеба, накидывались с кулаками на счастливчиков, которым доставалась еда. Отчаянные попытки вырвать друг у друга хоть самую маленькую корочку, заканчивались тем, что от хлеба оставались одни крошки, втоптанные в грязь.

В проигрыше, конечно, были самые маленькие и слабые.

Спустя некоторое время наблюдатели увидели, что неподалеку от города, на берегу реки, расположился исполинский лагерь. Долгая дорога под нещадно палившим солнцем измотала путников. Здесь, у реки, можно было по крайней мере утолить жажду, а быть может, и голод, если удастся наловить рыбы. Сотни детей боязливо вступили в стремительно бегущий поток, многие плескались у берега.

Кто-то начал тонуть.

К вечеру на берегу заполыхали костры. Аппетитные запахи жареного мяса и рыбы разносились по окрестностям. Откуда взялось мясо? Как удалось детям добыть муку? Все объяснялось просто: они совершили набег на поля, тянувшиеся по склонам долины, а потом истолкли камнями незрелые зерна, из которых был испечен грубый, почти несъедобный хлеб.

На Соборной площади в это время толпа внимала пламенной речи негодующего монаха.

— Горе нам, о жители Спирса, ибо за бессердечие кара всевышнего падет на наши головы, — возвещал он. — Дети выполняют его волю, мы же без всякого сострадания запираем перед ними ворота. Не сами ли мы понуждаем их к воровству, ибо ничего не остается им, как выкрасть у честного крестьянина его поросенка. И тогда мы же, очерствевшие сердцем, спешим обвинить этих детей во всех смертных грехах. Но тем самым мы оскорбляем Господа. Ибо сказано в Писании: накормите голодных, напоите жаждущих, укройте нагих. А что же сделали мы? Глухие к заповедям господним, заперли свои ворота на замок. Горе вам, безбожники, да настигнет вас возмездие!

Но боязнь тысяч и тысяч протянутых за подаянием детских рук оказалась сильнее сострадания, и ворота по-прежнему оставались запертыми. Под сигнальный звон колокола в домах гасли огни, жители, наконец успокоившись, отходили ко сну. Они были взбудоражены событиями этого дня и потому не обратили внимания на гнетущую духоту, разлитую в вечернем воздухе. Их усталые глаза, весь день напряженно всматривавшиеся в даль, не заметили, как небо приобрело свинцовый оттенок, как потемнело солнце на закате.

Когда Леонардо и Долф достигли городской черты, было семь часов вечера, ворота не открывали.

— Видно, сюда не впускают даже мирных путников, не имеющих никакого отношения к безумной затее, именуемой крестовым походом, — обескураженнo заметил студент.

А Долф показал на малышей, клевавших носом на спине ослика.

— Кто поверит, глядя на них, что мы не из этой компании, — улыбнулся Долф. — Заночуем здесь.

Мальчику было жарко в зимней одежде. Солнце скрылось за горизонтом, но парило еще сильнее, чем прежде.

Небо тяжелой, пропитанной испарениями простыней нависло над землей. Ни одно дуновение ветерка не шевелило неподвижную листву. Животные едва двигались на пастбищах. Людям каждый шаг давался с трудом.

Леонардо поднял удивленный взгляд на своего нового приятеля.

— Ты что же, собрался спать под открытым небом? — недоверчиво спросил он.

— А почему нет? Ночью будет тепло.

Леонардо в замешательстве покачал головой.

— Да если мы тут останемся на ночь, нам в два счета перережут глотку! Ты сам не знаешь, что говоришь, Рудолф. Повезло же тебе: c твоей беспечностью проделать путь из самой Голландии и остаться целым.

— Что же нам делать? — потерянно спросил Долф.

Леонардо махнул рукой в сторону берега.

— Детей отправим туда, да и нам лучше заночевать в лагере. Народу там много. Если ночью нападут разбойники, им не добраться до середины лагеря, да и нам не страшно в самой гуще людей.

— Не пойду! — воскликнул Долф. — Не могу видеть, как они мучаются.

И снова, должно быть, Леонардо не понял его.

— Пойми ты, чем больше народу, тем безопаснее. А что будет с нами, если заночуем вдвоем?

Разговор, описанный здесь, на самом деле вовсе не был столь беглым. Студент говорил с заметным итальянским акцентом, речь его изобиловала старинными оборотами и выражениями, в наши дни давно позабытыми. Добрая половина того, что хотел сказать Долф, оставалась непонятной Леонардо. И все же, благодаря своей склонности к языкам, Долф быстро осваивал непривычное наречие.