Долф не стал опровергать очевидное, вместо этого он воскликнул:

— Я не поклоняюсь Господу на людях, я служу ему в сердце своем!

— Хорошо сказано, сын мой, — сердечно отозвался дон Йоханнес.

Но ребята не спешили поддерживать Долфа, и он снова почувствовал себя неуверенно.

— Значит, для молитвы у тебя не хватает времени? — наступал Ансельм. — Зато его с лихвой достает, чтобы корчить из себя важного господина, не так ли?

Долф топнул ногой.

— Хватит придираться ко мне! — вскричал он. — Какое дело вам или этим детям до того, откуда я родом и сколько раз на дню я осеняю себя крестом? Это мое дело! Вы хотите знать, причинял ли я детям зло? Нет, никогда!

Он обернулся к толпе, простирая руки перед собой.

— Дети, кого из вас я хоть раз ударил, толкнул или обругал?

— Никого! — в один голос взревела толпа.

Долф снова был на коне, он стал прежним доблестным героем крестового похода.

— Заботился ли я о том, чтобы вы были сыты?

— Да, да! — отвечал дружный хор.

— Кто ходил за больными, кто победил Багряную Смерть, кто вступался за маленьких и слабых?

— Рудолф ван Амстелвеен, да здравствует Рудолф! — в исступлении повторяли они.

«Победа!» — с облегчением подумал он — и опять обманулся.

— Тихо! — прогремел Ансельм.

Дети, довольные тем, что представление еще не закончено и поединок продолжается, мгновенно затихли.

Монах набрал воздуху и начал:

— Я расскажу вам, добрые мои детки, о том, что доподлинно сотворил Рудолф ван Амстелвеен, якобы помогая вам. Пользуясь дьявольскими ухищрениями, он пытался отвлечь вас с пути истинного; несчетное число раз требовал он остановить наше паломничество, ибо цель его — не допустить нас до врат иерусалимских. Это он сеял клевету и подстрекал своих друзей против Николаса. Он открыто заявил, что не верит богоизбранному Николасу, он утверждал, что море не расступится перед святым, что морская пучина поглотит наше воинство. Послушайте меня, дети, послушайте своего духовника, хотите ли вы попасть в Белокаменный Город, оскверненный нечестивыми сарацинами?

— Да-а-а! — бушевала толпа. — Вперед, на Иерусалим!

— Как покараем того, кто задумал помешать нашему святому делу?

— Смерть ему! На костер его! Бросить его в воду со связанными руками! Поджарить на медленном огне!

Они были поистине неистощимы, изобретая разнообразные способы мучительной казни. Колесовать, повесить, сбросить в пропасть, четвертовать, привязать к волам и разорвать на части. Сколько выдумки! Неужели они не понимают, что творят? Неужто и впрямь желают смерти своему товарищу, которого единодушно защищали всего несколько минут назад? Мысли Долфа путались. Лицо его покрылось испариной, колени подкашивались. В отчаянии он неистово замахал руками.

— Ну так докажите это! Кто докажет, что я хотел помешать вам дойти до цели?

Голос Долфа потонул в хаосе звуков.

Однако яростная вспышка толпы не значила ровным счетом ничего. Дети просто-напросто ответили на заданный им вопрос, высказав свое недвусмысленное отношение ко всякому, кто попытался бы встать на их пути в Иерусалим. Гнев их не был направлен против самого Рудолфа, но мальчик не понимал этого. Удар, нанесенный, как он полагал, черной неблагодарностью ребят, был слишком тяжел для него. Теперь ставкой в борьбе была даже не справедливость, а сама его жизнь.

— Докажите это! — взлетел над поляной его голос. — Не верьте словам! Не трудно оболгать любого, труднее доказать вину.

— Спокойствие! — прервал всеобщее возбуждение Ансельм, хорошо разбиравшийся в происходящем.

Люди в средневековье не жалели времени на столь важные вещи, как судилище.

— У меня есть доказательства. Послушайте, дети, послушайте меня.

Охранники под командой Франка и Петера тем временем утихомиривали разошедшихся ребят. Все напряженно ждали продолжения.

— Рудолф ван Амстелвеен, ответь мне по совести, — заговорил Ансельм, когда все умолкли, — не Сатана ли помог тебе испечь сотни хлебов всего за одну ночь?

— Булочник Гардульф из Ротвайля испек их, ему помогали слуги и мы с друзьями. За этот хлеб я отдал все деньги, которые взял с собой из Голландии.

— Откуда у тебя столько денег, чтобы заплатить за восемьсот хлебов?

Долф презрительно пожал плечами.

— Какой же студент отправится в долгий путь из Голландии в Болонью, не имея достаточно денег? Да и мой отец весьма богат…

Последние слова оказали на ребят именно то действие, на которое рассчитывал Долф.

— Булочник Гардульф известен в Ротвайле как нечестивец, — сорвался на крик Ансельм, — даже имя у него и то не христианское!

— Глупости! — воскликнул Долф. — Этот Гардульф не более нечестив, чем вы сами, дон Ансельм. Он родом из Ирландии, а вам следовало бы знать, что эта держава — оплот христианской веры, и несколько столетий тому назад нашу веру принесли в Европу ирландцы. Вам также должно быть известно, что в Ирландии имеется множество богатых монастырей, из которых христианство пошло во французские и германские земли. Если вы даже этого не знаете, то вы еще невежественнее, чем я думал.

— Рудолф ван Амстелвеен говорит истинную правду, — вмешался вдруг дон Тадеуш. — Святая церковь многим обязана преподобным отцам из Ирландии. Ирландская кровь делает честь происхождению.

Долф широко улыбнулся.

— Откуда тебе известно, что булочник Гардульф родом из Ирландии? — спросил Ансельм, явно сбитый с толку.

«По цвету его волос и глаз», — подумал Долф, а вслух сказал:

— Он сам поведал мне об этом ночью, когда мы стояли у печи.

Воспоминание о чудесном явлении хлебов было еще свежо в памяти у всех. В то замечательное утро никто не задавался вопросом, откуда взялся волшебный завтрак, зато теперь они знали: о них позаботился Рудолф ван Амстелвеен. Рудолф всегда сумеет помочь в беде, он спас их даже от голода. Ребята перешептывались и переговаривались между собой, очень довольные тем, что у них такой могущественный покровитель.

— Хлеб-то и был отравлен, — быстро нашелся дон Ансельм, — ибо с того самого времени на нас обрушилась Багряная Смерть.

— Ложь! — яростно защищался Долф. — В лагере уже тогда было не меньше тридцати больных. В тот день не было ни единого человека, кто бы не позавтракал с нами. Все ели хлеб: и вы, дон Ансельм, и я тоже, и Леонардо, и отец Тадеуш. Разве кто-нибудь из нас отравился? И вы знаете лучше других, дон Ансельм, что не я принес болезнь в лагерь, я лишь боролся с ней в меру своих сил. На клевету вас толкает ненависть ко мне, а все ваши доказательства — сплошное мошенничество.

Тут у него вышла промашка, и Долф сразу почувствовал это. Нужно было тщательнее взвешивать свои слова, но осторожность изменила ему; он больше не хитрил, не раздумывал над ответами. Гордое достоинство человека двадцатого столетия восстало против этой комедии. Пусть это стоит ему жизни, он бросит им правду в лицо!

— Как ты смеешь, негодяй, называть святого отца мошенником? — завизжал Николас.

— Я и не то еще смею! — кричал Долф, отбросив всякую осмотрительность. — Ваши обвинения построены на песке — ложь и еще раз ложь, все ребята это знают. Я и не собираюсь их останавливать. Для чего мне это? Пусть идут в Геную, я и сам пойду с ними, чтобы увидеть ваше хваленое чудо. Встану рядом с Николасом, когда по мановению его руки море отступит от берегов. Кто же откажется от такого зрелища?

— Почему же ты вечно задерживаешь нас в пути? — издевательски спросил Ансельм.

— Если я и останавливал вас, то лишь потому, что честь не позволяет мне бросить на произвол судьбы обессилевших больных детей; честь не позволяет мне смотреть, как они погибают от голода. Только поэтому. Если вы сочтете грехом заботу о своих меньших братьях и сестрах, я готов понести за это наказание. Но я не позволю клеветать на себя людям, которые, встав во главе крестового похода, не в состоянии даже позаботиться о детях, вверивших им свою судьбу.

Он услышал одобрительный ропот за спиной. Чаша весов опять склонялась в его пользу.