— О чем вы с ним обычно говорили? — полюбопытствовала Розали.
— Да так, ни о чем, — ответила я. — Не припомню ничего, кроме бессодержательной болтовни — вроде вашей на пляже. К примеру, почему Луна все время появляется в одном и том же месте, что происходит, когда переводят стрелки, — выигрываешь или теряешь еще один час, что сейчас на море — прилив или отлив? Эд предпочитал обсуждать идеи и концепции; занимаясь любовью, он мог замереть, вспоминая, что сказал Сократ по поводу конфликта любви и долга. А Лесли погружался в молчание, полностью сосредоточиваясь на сексе. Мы с Лесли обменивались сведениями о материальном мире, изредка размышляли о причудах судьбы, вот и все, В его жизни речь играет незначительную роль.
— А тебе никогда не приходило в голову, — спросила Розали, — что, занимаясь любовью с тобой, Лесли мстил Эду за его интеллект? Что Лесли Бек остро осознавал свою неполноценность, когда мы обсуждали недоступные ему нюансы политики, книги, которых он не читал, пьесы, о которых он даже не слышал? Так вот, он мог решить: «Если я не в состоянии вести телепередачу, как Уоллес, издавать книги, как Эд, или писать их, подобно Винни, я стану мещанином. При этом я смогу спать с женами этих снобов и делать деньги. Можете насмехаться надо мной, если посмеете!»
— Мне неприятно думать, что с его стороны это была месть, — ответила я. — Все происходило само по себе, по воле нашей плоти, мы стремились произвести на свет идеального младенца — с моей опытностью и его энергией, — но я принимала таблетки, и этого не произошло, мы наскучили природе, и она дала нам право еще на одну попытку. Лесли охладел первым, и я так оскорбилась, что с тех пор не обменялась с ним ни единым словом.
Это случилось вечером в четверг, в конце августа. Мы встретились в доме помер двенадцать по Ротуэлл-Гардепс. Аниту уже выписали из больницы, и она уехала к родителям, под крылышко заботливой матери Вырвавшись из рук врачей, Анита провела в доме мужа всего один день. За этот день она успела перемыть грязные стаканы, опорожнить пепельницы — сама Анита не курила, зато курили мы с Лесли — и поменять постельное белье. Она и не подозревала, что все эти вещи уже принадлежат нам. С таким же успехом они могли принадлежать Лесли и другой женщине. Знала ли Анита о моем существовании? Вряд ли. Надеюсь, даже не догадывалась.
— А может, она уехала к матери, чтобы не изводиться от беспокойства? — предположила Розали, — От стрессов у нее чуть не случился выкидыш. Вероятно, ей пришлось решать, как быть — вернуться домой и страдать, зная, что у Лесли роман с Норой, или уехать к родителям и позволить Лесли поступать, как ему заблагорассудится, поскольку от ее спокойствия зависела жизнь ребенка?
— Надеюсь, нет, — выговорила я. — Надеюсь, нет. — И расплакалась.
— Так-то лучше, — сказала Розали.
— Лицемерка!
Анита застелила супружеское ложе своим лучшим белым покрывалом с оборочками — из тех, которые приходится подолгу отглаживать и от которых отказывается любой здравомыслящий человек. Подушки были квадратными, французскими, сама кровать — высокой, из гладкого отполированного металла. Высокие окна спальни украшали бежевые бархатные шторы, у кровати стояло кресло с желтой обивкой и пуговицами на спинке, обои мягкого сероватого цвета были в моде в то время, на симпатичном туалетном столике красовался примитивный набор викторианской эпохи — оправленные в серебро щетка, гребень и зеркало, вероятно, самые ценные предметы из наследства прабабушки Аниты Когда-то такие наборы были популярными свадебными подарками. Интерьер комнаты вполне годился для картины — да, я отчетливо вижу удачно подобранную текстуру, ткани и цвета. Спальня Аниты изумила меня. Поскольку сама Анита отличалась простоватостью и отсутствием вкуса, я долго гадала, где она увидела такую роскошную спальню — в какой-нибудь картинной галерее, побывав там на экскурсии еще в школе, или же на фотографии в журнале? Конечно, в то время я понятия не имела, что она умеет рисовать и увлекается живописью. Однажды Лесли упомянул, что Анита училась в школе искусств, а потом поступила на курсы секретарей — ее отец не выносил художников. По поводу родов Лесли выразился кратко:
— Ручаюсь, родится еще одна девочка. Мои жены неспособны рожать мальчишек.
В те времена считалось, что пол ребенка зависит от матери; я сама придерживалась этого мнения и презирала Аниту за то, что ей не хватило пороху подарить Лесли Беку заслуженного и долгожданного наследника. Лично я, будучи матерью мальчишек, всегда мечтала о девочке.
— Его жены рожают только дочерей, — сказала Розали.
— Ну и что из этого следует?
Брак с Лесли Беком. Разумеется, я не отказалась бы выйти за него замуж. Но пойдем дальше, дальше.
На белой постели Аниты, демонстрируя пренебрежение к тонкой ткани, ворочалось остро пахнущее мужчиной нагое чудовище с курчавыми рыжими волосами, мускулистый фавн, нависающий над жалким, мяукающим существом, в которое превратилась я. Мои ноги раздвигались под напором громадного, набухшего и ненасытного достоинства Лесли Бека. «Я никак не могу добиться удовлетворения» — помните эту песню «Роллинг стоунз»? Плоть бывала удовлетворена постоянно, дух — никогда. Бедный Лесли! Он повернул зеркало на туалетном столике под углом, чтобы в нем отражалась кровать. Но мужчина может иметь самый громадный пенис в мире, наносить удар за ударом, находиться в постоянном поиске новых, свернутых улиткой складок женской плоти, проникать между ними и выбираться из них, и все-таки не найти, чего он искал. Точно так же я не находила удовлетворения, меня не насыщали тысячи оргазмов: каждый на миг останавливал часы, заставлял замирать время, объединял меня со Вселенной, мутил разум, возвеличивал дух, лишал воли. Но сила и здравомыслие неизменно возвращались. Останавливались не часы, а я, проведя часа два бок о бок с пугающе реальной смертью. Наступало время уходить, возвращаться домой, к Эду, принимать душ, падать в законную, привычную, уютную постель, особенно приятную после всего, что происходило в доме Лесли. У меня перкалевое покрывало практичных пастельных тонов, его удобно стирать, и прямоугольные, ничем не примечательные подушки.
