Опасная пауза затягивалась. Берия оправился от шока, обрел способность защищаться. Однако Хрущев, быстро оценив ситуацию, поспешил взять инициативу в свои руки: предложил освободить Берию от обязанностей заместителя Председателя Совета Министров, снять с поста министра внутренних дел. Лаврентий Павлович начал возражать. Повысил тон. Маленков совсем выпустил бразды правления. Губы не слушались. И в этот момент, когда судьба участников заседания висела на волоске, и не только их, но и судьба народа, всей страны, в этот момент Никита Сергеевич нажал тайную кнопку под крышкой стола. Дверь распахнулась. Топая сапогами, вошел маршал Жуков. Следом Москаленко. При виде их сразу воспрял духом Маленков, окреп его голос:

— Товарищ Жуков, как Председатель Совета Министров Советского Союза предлагаю вам сейчас же задержать Берию.

Медленно поднимаясь, Лаврентий Павлович потянулся к своему портфелю, но замер, увидев возле виска ствол пистолета.

— Руки! — скомандовал Жуков. — Руки вверх! Пошли!

Берия застыл как истукан, Жуков подтолкнул его:

— Тебя что, волоком тащить, бугая?! Шагай, гад!

Наиболее опасным в тщательно подготовленной операции оказалось самое последнее действие… Охрану Кремля несли чекисты, преданные своему министру. Они проверяли все въезжавшие и выезжавшие машины, заглядывая внутрь. Стоило бы Лаврентию Павловичу вскрикнуть или хотя бы подать своим нукерам сигнал жестом, мимикой, глазами, стоило охранникам заподозрить что-нибудь, трагедия была бы неизбежной.

Ни генералу Москаленко, ни кому-либо другому не удалось бы умыкнуть Берию из Кремля, кроме маршала Жукова с его известностью и авторитетом. Его знали в лицо, перед ним благоговели. Заглянули в машину, но, увидев маршала, откозыряли и пропустили кортеж.

Есть две версии. По одной из них, Лаврентий Павлович сидел в лимузине министра Булганина между генералами Москаленко и Батицким. Но это было бы слишком рискованно, а Булганин всегда чуждался риска. Он бородку выщипал бы, нервничая. Другое дело Жуков: ему риск привычен, как хрен или горчица к обеду. Выезжая из Кремля, он восседал не на обычном месте, а на жирной туше Лаврентия Павловича, который, с кляпом во рту, со связанными руками и ногами, лежал носом вниз на дне автомобиля, накрытый какой-то портьерой. Хоть и мягко на нем, но не очень удобно. Особенно, когда Берия на выезде, осознав последнюю возможность вырваться из плена, заворочался под Жуковым, издавая какие-то звуки. И затих, ощутив затылком твердый ствол пистолета. Обошлось без выстрелов.

Лаврентия Павловича отвезли сначала в Лефортово, а затем на улицу Осипенко в бункер-бомбоубежище во дворе штаба Московского округа ПВО: там была подготовлена камера с надежной охраной.

По заведенному порядку, в Министерстве внутренних дел всегда знали, где находится Берия — в любой день и час. А 26 июня 1953 года он исчез незнамо куда. Отправился в Кремль на заседание — и нет его. В министерстве встревожились, принялись искать. Никаких следов, словно в воду канул. А когда начали строить предположения, приближаясь к разгадке, было уже поздно. На Лубянской площади, на прилегающих улицах и в переулках стояли армейские танки с пехотой на броне. Колонну из пятидесяти бронированных машин, по указанию Жукова, привел в центр столицы сам командир дивизии. Другая колонна вытянулась вдоль улицы Горького, хвост ее терялся где-то за Белорусским вокзалом. Гарнизону Лубянки нечего было противопоставить такой силище. Когда из ЦК партии сообщили, наконец, о снятии Берии с должности министра и об его аресте, на Лубянке восприняли это как неизбежность.

Полным хозяином положения стал Никиш Сергеевич Хрущев. А Кирилл Семенович Москаленко, рассчитывавший на маршальские погоны, не ошибся получил их.

Через некоторое время после переворота я услышал на улице озорную частушку:

Без всякого сожаления пелось о перераспределении фруктов.

Следствие по делу Берии длилось без малого полгода. Вел его Генеральный прокурор Советского Союза Роман Андреевич Руденко, с виду человек добродушный, мягкий, но обладавший стальной юридической хваткой и гибкой изощренной логикой. В 1945 — 1946 годах он был главным обвинителем от СССР на Нюрнбергском процессе над нацистскими преступниками, показал там свои способности, получил мировую известность. И вот теперь — Берия.

Меня, вернувшегося из «подполья» домой, Руденко пригласил к себе в начале декабря. Это было неприятно. Выступать в качестве свидетеля, засвечивать перед публикой свои отношения с Иосифом Виссарионовичем я никак не хотел. К счастью, обошлось без официальных показаний. Выяснилось, что приглашен я по настоятельной просьбе Лаврентия Павловича, требовавшего встречи со мной.

В штаб округа ПВО отправились вместе с Руденко. По дороге прокурор рассказал, какую тактику защиты выбрал Лаврентий Павлович. Он полностью признал свою вину по отношению более чем к двумстам женщинам, которым навязал свою близость: многим из них тем самым искалечил дальнейшую жизнь… За моральное разложение, да еще при полном раскаянии, могут и не расстрелять. А вот за преступное нарушение законности, за злоупотребления на допросах, за убиение невиноватых — за все это прощенья не будет. Поэтому первое время Берия юлил, открещивался от грехов, ссылаясь на неведенье, на плохую память. Но слишком много было уличающих фактов, и Лаврентий Павлович резко изменил линию поведения.

Роман Андреевич Руденко сказал также, что теперь Берия предъявленных ему обвинений не отрицает, но утверждает следующее: находясь на ответственных постах, не мог, не имел права не выполнять указаний и распоряжений, поступавших сверху, от Сталина. Это — служебная обязанность, как у всех других чиновников разных уровней в любом государстве. Иначе государство развалится. А откажись выполнять — сам пострадал бы. То есть виноват во всем только Сталин, а Берия вместе со своими коллегами по высшему эшелону власти являлся лишь простым исполнителем. А за выполнение приказов подчиненных не судят. Сталин-то на почетном месте в Мавзолее, а он, Берия, в каземате. Где справедливость?

— И что же?

— Формальные выкрутасы, — пожал плечами Руденко. — Не отвертится.

Между прочим, позаимствовав опыт Лаврентия Павловича, его тактику будут использовать вскоре и другие деятели сталинского периода, возвысив ее до стратегии. Тот же Хрущев со своими соратниками, разоблачая культ личности, свалит вину за все ошибки, беды и неудачи на Иосифа Виссарионовича, открестится от сотрудничества с ним. Сталин, мол, преступник, а мы все чистенькие и хорошие. Так что заразительным оказался пример Берии. Но его-то привлекли к ответственности, когда «культ» не был еще разоблачен, когда имя Сталина для многих людей оставалось святыней. А Берия так часто упоминал Иосифа Виссарионовича, так компрометировал вождя, что это коробило даже следователей. Ему посоветовали ссылаться не на Сталина, а на "высшую инстанцию", что он и выполнил. Перемена заметна, когда знакомишься с полусотней томов бериевского «дела» — эти тома пылятся на полках в архиве Главной военной прокуратуры.

Приехали в штаб ПВО. Руденко с начальником караула провели меня через яблоневый сад по дорожке среди будыльев бурьяна к малозаметной двери. Крутой спуск в оборудованное подземелье. Мягкий свет. Пол, застланный линолеумом, на котором слегка скользили подошвы. Коридор со множеством дверей. Самая последняя справа — в камеру Берии. Вошли, поздоровались. Лаврентий Павлович изменился разительно. Обмяк, как полуопустошенный мешок. Подслеповато щурил выпуклые глаза — в целях безопасности у него отобрали пенсне. Но сочувствия я не испытал. Он-то не жалел никого. Не пожалел бы и меня, и адмирала Кузнецова, и других товарищей, окажись мы в его когтях.

Николай Алексеевич, я хочу только одного, — сказал он. — Прошу справедливости. Есть документы, подтверждающие, что я возражал Сталину, смягчал его распоряжения. Вы же знаете. Есть моя докладная записка по исправлению ошибок ежовщины. Тогда многих выпустили, особенно военных: Рокоссовского. Горбатова, Букштыновича… Правильно?