Вспомним, насколько хороши были хотя бы простые наши маневровые паровозы типа «О», которых любовно называли «овечками», как трудолюбиво бегали они по пристанционным путям, обмениваясь деловито-бодрыми гудками, а при необходимости отправлялись и в дальние рейсы. Даже эти «овечки» превосходили зарубежных уродцев по всем показателям, а что уж говорить о таких мощных и стройных красавцах, как «ФД», о стремительных, благородных локомотивах типа «С»… Ими любовались, они восхищение вызывали. Даже скучно и уныло стало на железных дорогах, когда этих почти одухотворенных, дышащих красавцев заменили хоть и более выгодные, но совсем безликие электровозы и тепловозы. Таковы гримасы прогресса: массовость, стандарт и голый практицизм вытесняют своеобразие и индивидуальность. И конечно, не только в технике.
Не первый раз возвращаюсь я и к нашим уникальным салон-вагонам еще дореволюционного времени, оставшимся непревзойденными, самыми удобными для путешествий, для отдыха, для работы в дороге. Царская семья разъезжала в этих "домах на колесах", в таком поезде размещалась Ставка генерала А. А. Брусилова — лучшего полководца Первой мировой войны. Эти вагоны прошли через войну гражданскую, затем ездили в них руководители партии и правительства, дипломаты, передовики производства, деятели культуры: сам Иосиф Виссарионович предпочитал их всем другим видам транспорта, ценя удобства и надежность. Уцелевшие, хотя и одряхлевшие салон-вагоны сослужили полезную службу и в годы Великой Отечественной войны. Они стали основой железнодорожных составов для командующих фронтами, о чем сейчас и идет речь. В одном из таких вагонов, укрытом в лесу километрах в ста от Берлина, нашлось место и для нас с Серовым. По телефону ВЧ можно было в любое время связаться с Москвой: ему с Абакумовым, а мне со Сталиным, Антоновым и Андреевым. [После войны немногие сохранившиеся вагоны превратились в музейные экспонаты, в свидетелей великих событии великой эпохи. Но нет им покоя. При ельцинском перевороте, при воцарении дикого капитализма на эти вагоны "положили глаз" так называемые "новые русские", а вернее новые нерусские: недавние паханы, спекулянты, политические перевертыши, в короткий срок награбившие миллионы и миллиарды. С жиру бесятся «господа». Скупленные ими салон-вагоны были свезены в Орел, где лучшие краснодеревщики, слесаря и другие специалисты принялись восстанавливать их, прибавляя к прежним удобствам еще и современные. Чтобы не трясло, не качало, вода не выплескивалась из ванны. В таких вагонах будут теперь путешествовать не государственные деятели, не лучшие люди страны, не дипломаты и военные руководители, а торгаши, уголовные и политические воры в законе со своими проститутками и надежной охраной. Престижно! Шикарно! Однако в старых вагонах, хоть подремонтированных и подкрашенных, далеко не уедешь! (Примеч. автора.)]
Контактировали мы с Серовым мало, слишком различны были уровни — от возрастного до служебного. Всю работу по линии СМЕРШа вел, естественно, Иван Серов, я не вникал и не контролировал его, он был доволен тем, что руки развязаны. Условились: будем обмениваться существенными новостями. И все. Я же, сознавая, при каких исторических событиях присутствую, с удовольствием сосредоточился на втором пожелании Сталина: как можно больше увидеть своими глазами, оценить и запомнить. Для этого надобно было находиться в тех войсках, которые быстрее других продвигались вперед, обретая тем самым больше возможностей захватить главные немецкие госучреждения с их архивами и, если повезет, самих гитлеровских главарей. Так что в общем наши с Серовым интересы совладали, переплетались, только способы были разные: у него тайные, через военную контрразведку, а у меня обычные, открытые, легальные — если можно применить такое определение.
Что я знал тогда об Иване Александровиче Серове? Учился он в военной академии на японском факультете, но прошел только два курса: в 1938 году, вместе с семью другими слушателями этого факультета, был направлен на укрепление органов внутренних дел. Где и выдвинулся довольно быстро.
Подчиненные, прибывшие с Серовым — типичные чекисты, вполне заурядной внешности, не привлекавшие внимания ни одеждой, ни поведением. Это культивировалось в их службе. А Иван Александрович — незауряден. Высокий лоб (чтобы думать?), большие уши (чтобы слушать?), прямой приметный нос… Неулыбчив, сосредоточен: все видит, все впитывает, все оценивает. И держался с достоинством.
К сожалению, ни размер, ни цели этой книги не позволяют мне использовать многочисленные интересные документы, прошедшие через мои руки, подробно рассказать о завершающих военных событиях, которые либо вообще остались неизвестны, либо поданы тенденциозно, однобоко. Чтобы не слишком злоупотреблять терпением читателей, поведаю лишь о том, что произвело на меня особое впечатление, позволю себе внести несколько собственных штрихов в картину великой Берлинской битвы.
К моменту моего приезда в окрестности немецкой столицы, к 20 апреля 1945 года, обстановка там была такова. Армии 1-го Белорусского фронта маршала Жукова, коим по всем планам и замыслам надлежала честь брать столицу Рейха, потеряли несколько суток на Зееловских высотах и теперь с упорными боями продвигались к кольцевой дороге, за которой, собственно, и начинался Большой Берлин. Все реальней становилась возможность того, что первыми достигнут этой важнейшей цели не войска Жукова, а войска 1-го Украинского фронта маршала Конева, двигавшиеся к городу, с юго-востока, почти с юга. Расстояние там было великовато, зато немцы не имели на том направлении значительных сил, все резервы бросались против Жукова.
Получив указание Сталина помочь 1-му Белорусскому фронту своими танковыми армиями, маршал Конев не просто активно, а очень активно включился в гонку за славой, за неожиданно открывшиеся шансы первым достичь Берлина. Его 3-я гвардейская танковая армия под командованием деятельного генерала Рыбалко стремительно шла одной мощной колонной, растянувшейся на десятки километров, круша оказавшиеся на пути вражеские заслоны. В первые же сутки наступления рывок на 25 километров! Правда, чем ближе к Берлину, тем заметней возрастало сопротивление фашистов. Темп падал. Немецкие генералы, поняв замысел Рыбалко, перестали растягивать свои силы, а сосредоточили их на одном направлении, на той дороге, по которой двигались советские танки: в районе города Цоссен, где болотистая местность способствовала обороне, сковывая маневр подвижных советских частей. Своеобразное состязание двух наших фронтов, двух наших маршалов разгоралось. Теперь уже не только дни, но и часы решали, кому быть героем Берлинской битвы. Тот, кто первым вступит во вражескую столицу, ярче других увековечит свое имя на скрижалях истории. Самолюбие Жукова, считавшего, что брать Берлин должен только он, и никто иной, было уязвлено. В свою очередь Конев шел на любой риск, понимая, что победителю простится все. Георгий Константинович гнал вперед генералов 1-го Белорусского фронта, Иван Степанович подхлестывал своих. Вот хотя бы пара радиограмм, отправленных маршалами примерно в один и тот же час:
"Тов. Рыбалко. Опять двигаетесь кишкой. Одна бригада дерется, вся армия стоит. Приказываю: рубеж Барут — Луккенвальде через болото переходить по нескольким маршрутам развернутым боевым порядком. Не теряйте время. Исполнение донести. Конев. 20.4.45 г."
И еще.
"Катукову, Попелю.
1-й гвардейской танковой армии поручается историческая задача первой ворваться в Берлин и водрузить знамя Победы. Лично вам поручаем организовать исполнение. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу не позднее 4-х часов утра 21.IV любой ценой прорваться на окраину Берлина.
Жуков, Телегин, 20.IV.45 г."
Выполняя это распоряжение, сразу ринулась вперед, напролом самая прославленная наша 1-я гвардейская танковая бригада, отличившаяся еще в сражении за Москву: та бригада, которая затормозила продвижение армии Гудериана от Орла на север, а потом, под руководством Михаила Ефимовича Катукова, тогда еще полковника, умело действовала на Волоколамском направлении. Я в ту пору писал представление на преобразование бригады в гвардейскую; из нее, из этого корня, выросли все наши гвардейские танковые армии. Она, конечно, заслужила честь, и здесь, под Берлином, быть первой. Но вообще-то вводить танки в большой город с лабиринтами узких улиц, к тому же заваленных обломками рухнувших зданий, перегороженных баррикадами, — это совершенно противу правил. Танки — они же для открытых пространств, для маневра, для стремительного удара. В городе они теряют все свои преимущества, становятся легкой добычей для засевшего в укрытиях неприятеля, в том числе для гранатометчиков и фаустпатронников. Оба маршала безусловно знали об этом, по пренебрегли, бросив вперед не пехоту, а бронированные машины, дабы скорее достигнуть желанной цели.
