– Ну, говори!

– Полина… Полина погибла… Ее раздавил танк.

Бесстужев открытым ртом глотал воздух.

– Ты… Правда?

– Сам хоронил ее.

У Юрия – меловое лицо. Немигающие глаза. Часто-часто вниз и вверх метались белесые брови. Язык шевелился, но не подчинялся ему. Потом Бесстужев резко передернулся весь, Дьяконский разобрал: «Где?»

– На Немане, у Столбцов.

Бесстужев как-то обмяк, сник. Обвисли плечи, безвольно болтались руки. Виктору показалось, что сейчас упадет. Крепко ухватил Юрия сзади за талию, повел к сторожке. У двери стоял старшина Мухов.

– Водки! – крикнул ему Дьяконский. Старшина обернулся, развел руками: нету, дескать. – Спирту, коньяку – что достанешь. Быстро! Ну! – командовал Виктор.

Ближе к вечеру на проселке появилась колонна автобусов, выкрашенных в зеленый цвет, с красными крестами на бортах и крышах. Возле моста их задержали. Автобусы были переполнены ранеными. Военный врач, молодой еврей с пышной шевелюрой и золотыми зубами, рассказывал, жестикулируя:

– Мы пробовали на север. У нас есть маршрут Горки – Красное – Смоленск. Но в Горках, оказывается, уже немцы. Мы поехали на юг, но там тоже немцы. Они наступают на Пропойск.

Его похвалили за то, что не растерялся и не бросил раненых.

Автобусы осторожно двигались по мосту. Ветхое сооружение скрипело и, казалось, того гляди, рухнет. Но мост выдержал, все машины переправились благополучно.

Потом через мост потянулись гурты скота. К отправке на восток скот был подготовлен колхозниками заранее, а угонять его не спешили, надеялись, что фашистов остановят. Но едва разнесся слух, что немцы форсировали Днепр, все стада тронулись разом. В клубах пыли, поднятой копытами, протяжно мычали коровы, хрюкали свиньи, на разные голоса блеяли овцы, хлопали бичи пастухов.

Виктор Дьяконский сидел в сторожке возле Бесстужева. Юрий, не шевелясь, лежал вниз лицом на увядшей траве. Дьяконский чувствовал себя виноватым, ему казалось, что поступил эгоистично, рассказав о Полине. Поспешил снять с себя этот груз. Нес ведь, ничего. Мог и дальше нести. А для Бесстужева груз этот слишком тяжел.

Виктор решил не рассказывать о подробностях, чтобы не терзать друга еще больше. Но Бесстужев и сам не расспрашивал. Он только подвинул Дьяконскому карту и попросил:

– Покажи где.

Дьяконский отыскал хутор, отметил крестиком место на краю рощи. Бесстужев долго смотрел на пометку, сделанную синим карандашом, видел там нечто понятное ему одному.

Оставить Бесстужева Виктор боялся. Хотел, чтобы старший лейтенант успокоился и уснул; заставлял пить разведенный спирт. Бесстужев выпил много, но не хмелел. Лежал ко всему безучастный. Даже не шевельнулся, когда прогудели над ними бомбардировщики, когда загрохотали бомбы. На звонки из штаба отвечал Виктор, докладывал, что старший лейтенант ушел на позиции.

Было уже темно, когда на дороге, недалеко от сторожки, вспыхнула вдруг частая стрельба. Совсем близко, в лесу, закричал кто-то:

– Немцы!

Этот крик будто подбросил Виктора. «Немцы? На восточном берегу? Откуда?» Он схватил автомат, напрямик через кусты ринулся к поляне, где расположилась его рота. На бегу вытащил из кармана рубчатую гранату Ф-1, вставил запал. Увидев своих, скомандовал:

– В ружье! За мной! – и, не останавливаясь, побежал к дороге, слыша за собой топот ног.

Бесстужев, выскочивший из сторожки следом за Виктором, бросился на выстрелы. Навстречу попалось несколько бойцов из новых, они неслись опрометью, без винтовок. Бесстужев не остановил их. Уже возле дороги столкнулся с высоким худым человеком в кепке, тот бежал и кричал, взвизгивая:

– Ой, немцы! Ой, немцы!

За ним люди бежали толпой, подгоняемые светлячками трассирующих пуль.

– Стой! – крикнул Бесстужев. – Назад!

Человек не слышал, лез на него. Перед глазами Юрия – распяленный черный рот. Еще секунда, и человек собьет его с ног, за ним навалится охваченная паникой толпа. Бесстужев выстрелил в человека в упор.

При вспышке увидел дырку, возникшую вдруг среди нижних зубов. Человек ахнул, завалился навзничь. Юрий выстрелил еще раз перед собой, потом – в воздух.

– Стой! Назад! Перебью!

От него шарахались, вокруг трещали кусты. Кто-то стонал. Из темноты вынырнули Мухов и Айрапетян.

– Товарищ лейтенант, сюда! – тянул его за руку Айрапетян. – Пулеметчик бьет, сволочь!

– Мухов, гони этих! Назад гони! – кричал Бесстужев, близкий к истерике. Он не думал про немцев, он ненавидел сейчас тех темных, безликих, которые бросили окопы, спасая свои шкуры. Вот так и отступают, так и отдают землю врагу!

Вместе с Айрапетяном он стоял несколько минут за деревом. Немецкий пулемет бил торопливо, сыпал в их сторону трассирующие цепочки пуль. Потом вдруг замолк, и сразу везде прекратилась стрельба, только грохнули еще две или три гранаты.

Осторожно вышли на дорогу. На повороте лежал опрокинутый мотоцикл. Рядом еще один, совсем целый: в коляске, у пулемета, откинувшись назад, сидел немец. Бесстужев выстрелил в него из нагана, но, когда подбежал ближе, увидел, что немец уже мертв, каска его смята сильным ударом и сдвинулась так, что закрыла ему все лицо.

К Бесстужеву подошли красноармейцы. Остановился рядом тяжело дышавший Дьяконский. Сказал со злостью:

– Чертовы паникеры, сколько шуму наделали. Тут и дела-то на пять минут.

– Мотоциклисты?

– Ну да, их всего шестеро или семеро. А в темноте их, наверно, за целую роту приняли. Нахально воюют, дьяволы. Будь тут одни мобилизованные, ей-богу, фронт бы прорвали. И откуда они взялись, не пойму. На парашютах, что ли, спустились вместе с мотоциклами?

– Через мост они, – объяснил Айрапетян. – Они среди коров ехали. Мы их только на мосту заметили. Открыли огонь, а они сразу сюда. Ну и на новеньких наскочили.

– Дьяконский, сколько у тебя сейчас людей? – спросил Бесстужев.

– Сто два человека.

– Веди к мосту. Немцы за первой разведкой вторую пошлют. Встретишь их. А мост… – Бесстужев колебался. Конечно, проще всего взорвать мост, и дело с концом. Но на той стороне останутся беженцы, стада, может быть, подойдут еще и машины с ранеными.

– Мост успеем, – понял его колебания Дьяконский. – Я возьму взвод и перейду на ту сторону. Там километрах в двух дорога – не развернешься. Слева лес, справа болото. Заткну это горлышко – ни одна мышь не проскочит. Если дам две красные ракеты – рвите мост.

– А вы как?

– Отойдем лесом и вплавь.

– Действуй, – разрешил Бесстужев. – Телефониста захвати с собой. Звони, если что, – понизил он голос. – Тяжело мне… Понимаешь, не в себе я… Человека убил вот.

– За дело, – сказал Виктор.

– Думаешь, так надо? – с надеждой спросил Бесстужев, ища оправдания тому, что совершил сгоряча.

Ночь наступила безлунная и очень темная. На западе по всему горизонту небо охвачено было багровым заревом: на его фоне смутно обрисовывались черные вершины сосен. Немцы подожгли деревни, расположенные вдоль линии фронта. Много раз уже видел Виктор такую картину, и всегда становилось как-то не по себе. Казалось, будто огненный вал катится вслед за нашими войсками от самой границы, испепеляя все живое.

– И за Минском жгли, и здесь жгут, – негромко сказал Дьяконскому красноармеец-телефонист. – Там ведь в деревнях ребятишки да бабы остались. Они-то куда теперь? Погляжу на зарево, и жуть берет. Вдруг до наших мест немцы дойдут…

– Они этого и добиваются.

– Чего? – не понял связист.

– Да чтобы нас с тобой жуть взяла. Надеются грохотом, жестокостью, пожарами людей запугать. Чтобы драпали, не оглядываясь. Запугивать и уничтожать – вот у них идея какая. Мне комиссар Коротилов об этом рассказывал. Помнишь комиссара?

– Как же не помнить, – ответил боец. – Правильно он говорил. Только немцы зря такую надежду имеют. Во мне эти пожары злость разжигают. Может, конечно, и найдутся у нас какие хлюпики, только вряд ли. Мне ведь не от страха жутко. За людей переживаю, которые под немцем остались.