Три тысячи лет назад, при тогдашнем уровне технологий, средств транспорта и т.д., независимой в указанном выше смысле могла быть страна с населением несколько миллионов человек и территорией греческого Пелопонесса. В начале ХХ века минимальным "условием независимости" было население страны в 40-50 миллионов человек.

А к началу XXI века таким условием стало население в 400-500 миллионов человек. И эта цифра — не чье-то идеологическое измышление, а постоянно обсуждаемый в мировой науке факт. Причина — во взрывном повышении экономической, политической, информационной, технологической и т.д. "связности" мира. В той самой глобализации. Сегодня — прежде всего экономической глобализации, в условиях которой конкурентоспособность определяется размерами контролируемого страной рынка, то есть количеством потенциальных покупателей производимого товара.

В экономической теории это "на пальцах" объясняют эффектом повышения ценовой конкурентоспособности за счет увеличения масштабов производства. Не случайно авторы концепции Евросоюза подчеркивали, что хотят создать общий рынок с объёмом спроса в 400 миллионов человек. И не случайно в мировых рейтингах конкурентоспособности, которые составляют международные организации и рейтинговые агентства, страны и альянсы разделяют на группы с разным количеством населения (например, до 10 млн. чел., до 100 млн. чел, более 100 млн. чел). Иначе их просто невозможно сравнивать.

Но в нынешнем мире, начинающем угрожающе бурлить конфликтами, — населением определяется не только экономическая конкурентоспособность. При малом населении невозможно собрать "независимый" научно-инженерный потенциал, обеспечивающий возможность создания высоких (в том числе, военных) технологий, невозможно накопить инвестиционный ресурс для реализации крупных проектов, невозможно собрать бюджет, позволяющий содержать качественное образование, здравоохранение, систему социальной защиты, а также создать и вооружить эффективную армию.

В этих условиях все серьезные мировые элиты понимают, что эпоха конкуренции в духе "ничего личного, только бизнес", — кончается. Начинают это понимать и российские, и украинские элиты. Не все, но начинают понимать.

И тогда приходит осознание, что между нашими странами, недавно бывшими частями единой (сначала царской, а затем советской) империи, — слишком много "личного", и этим нельзя пренебрегать. Приходит воспоминание, что эту империю создавали, обустраивали, обороняли вместе, что она — общая, и что от этого наследства глупо отказываться. Что в это общее наследство входят единый язык общения, очень близкий менталитет, единый исторический опыт, гигантский массив человеческих (семейных и дружеских), технологических, производственных, научных, культурных, религиозных и прочих связей, которыми пробрасываться преступно.

И в Москве, и в Астане, и в Минске, и в Киеве начинается осознание того, что если объединить население и рынки, то, конечно, 400 миллионов человек не будет, но примерно 220 миллионов наберется, а это уже немало. Плюс природные ресурсы. Плюс научно-инженерный потенциал. Плюс технологические цепочки и производственные связи. Плюс почти нулевые культурно-психологические барьеры и единый язык общения… Плюс неплохо образованная рабочая сила со сравнительно невысокими потребительскими запросами… Да ведь почти нигде в мире таких конкурентных преимуществ, вроде бы, и нет!

Конечно, осознание всего этого происходит трудно. И дело, прежде всего, не в исторических счетах имперской (в том числе, советской) эпохи.

Дело и в той самой "тактической прагматике" элит ("только бизнес, и ничего личного"), которая на постсоветском пространстве была знаменем прошедшего двадцатилетия, и которая пока вовсе не избыта.

Дело и в том, что как для российских, так и для украинских элит признать необходимость интеграции — значит поставить под сомнение весь свой наработанный за 20 лет политический капитал: правильность решения о развале СССР и обретении "независимости".

Дело и в том, что за интеграцию надо платить, и платить много. Воссоздавать сложнее, чем разрушать. Воссоздавать придется с отчетливым пониманием, что процесс "развода" уже зашёл — особенно на Украине — далеко. И что слишком уж цивилизованным этот развод с обеих сторон — и российской и украинской — назвать нельзя. Воссоздавать придется с пониманием, что снова становиться в позицию "хитрого торга" или коммерческого "выкручивания рук" — неконструктивно. Что это — при соотнесении газовых прибылей/убытков отдельных "хозяйствующих субъектов" в 3-4 млрд. долл. в год с гигантскими экономическими, геополитическими и прочими потерями от разрыва отношений — в прямом смысле слова глупо и непрагматично.

При этом нужно честно осознавать, что и внутреннее сопротивление в обеих республиках ("только бизнес"), и внешнее сопротивление — будут очень мощными. США — при любых администрациях — признают справедливость давнего тезиса Збигнева Бжезинского о том, что независимая антироссийская Украина является главной гарантией невозможности воссоздания сильной "имперской" России. Европе, при всех ее противоречиях с США, нужны слабая Украина и слабая Россия как послушные сырьевые и производственные придатки экономики ЕС.

Но… в российско-украинских отношениях уже близок своего рода "последний рубеж" взаимного доверия. Начиная с которого конфликтный процесс разрывов приобретет почти необоримую собственную инерцию. И начнет взрывать не только ныне существующие острые проблемы, но и фундаментальные основы совместного исторического бытия.

А это будет предательством всего, что наши народы веками собирали и нарабатывали вместе. Единого, сложнейшим образом перемешанного в своей многоэтничности, народа. Огромной совместно освоенной территории. Общей науки и великой культуры, общего духовного поля, прорывных достижений в высших технологиях. А одновременно и неизбежно — всех позиций в мире, которые у "самопредателей" всегда отбирают. Иногда сразу, иногда — постепенно и чуть позже.

Если происходит катастрофа разрыва между Россией и Украиной, оба наши народа предают и теряют еще и то главное, невыразимое в рублях, гривнях и долларах, наследство единой исторической судьбы, которое нам доверили наши деды и прадеды и которое мы обязаны передать внукам и правнукам.

Всё это — наше общее наследство. Но Россия несколько веков была главным собирателем великой страны. Справедливо объявив себя ее наследником и правопреемником — и политически, и дипломатически (в том числе, в статусе постоянного члена Совета Безопасности ООН), Россия взяла на себя главную ответственность. И потому с нас за это наследство — особый, высший спрос.

Так будем ли спасать наследство?

Ясно, что восстановить фундамент любой полноценной Большой стратегии — доверие и предсказуемость, которые усиленно взрывали два десятилетия, — очень непросто.

Но Большая стратегия требует именно этого. Эпоха надежд на то, что, развалив СССР, его осколки благополучно войдут в "мировую цивилизацию" (то бишь, в Европу) завершилась. Политическая практика "независимости" уже показала, что "мировая цивилизация" готова принимать в себя постсоветских кандидатов лишь в качестве "дойных коров".