И ещё главное в том, что и он, и вся его команда по «мушкетёров» включительно, так в лагере и останутся. Они будут воспитывать советских детей и объяснять им — что такое хорошо и что такое плохо, что такое советская власть, что такое пионеры и вообще формировать стереотип их поведения. Они останутся. И есть в трилогии сообщение, что посланное Серёжей в лагерь Димке Соломину письмо не дошло до адресата. То есть начальник лагеря продолжал перлюстрацию входящей и исходящей почты. И ещё есть сообщение, что Гортензия Павловна Кушкина, вожатая из лагеря, она же старшая вожатая в соседней школе, сообщила своей коллеге по учёбе в пединституте — той самой Нелли Ивановне, о которой сказано выше, как ужасно вёл себя Серёжа — и начальника на линейке оскорбил, и из лагеря самовольно ушёл, и на физрука собаку натравил… У Нель и Гортензий ещё всё впереди, а пороха в пороховницах у таких всегда хватало. Они ещё не раз окажутся на дороге у Серёжи и не раз ему с их слов и их письменных сигналов будут в будущем припоминать его поведение в лагере и школе. Именно с их подачи…
В школе Серёжа имеет дело не с одной Нелли Ивановной и Лилькой Граевской. Там действует завуч Елизавета Максимовна, для которой хороши только покорные серячки и которая явно незнакома с заповедью Козьмы Пруткова «Не всё стриги, что растёт». Стоило Серёже проявить отнюдь не хулиганство, а именно доблесть гражданина, что и в городской газете признано, и милицией подтверждено, — и она начинает его травлю с такой настойчивостью, что нельзя не признать чисто биологической ненависти к такой разновидности детской души, какая вдруг обнаружилась у Серёжи.
А его классная руководительница Татьяна Михайловна, которую он обожал, стоило ему проявить гражданскую активность и доблесть, стала всячески его одёргивать — не из ненависти к нему, нет, а именно потому, что желала ему добра, как и мать Дмитрия Кедрина, описанная им в стихотворении «Кровинка»: Она умоляет: «Родимый, потише! Живи не спеша, не волнуйся, дитя! Давай проживём, как подпольные мыши, Что ночью глубокой в подвале свистят!»
Видимо, она знает, чем кончали люди Серёжиной породы, если не успевали сложить голову в бою или надорваться в труде — они кончали тем, что их кончали и посмертно оплёвывали. Но сказать ему это она не может, и одно ей остаётся — смирить его, сделать моральным евнухом, так ему будет лучше, а что он о ней подумает — пусть думает, лишь бы выжил… Не прощу я никогда таких горьких «подвигов» знающих истину и не смеющих её защитить слабых и беззащитных людей тем, кто их до этого доводит. Боец, гибнущий в бою, вызывает у меня меньше горечи…
А среди ребят есть Сенцов — семиклассник, как и Серёжа после лагеря стал, но — трус, подлец, приспособленец, рассчётливая мразь без капли совести, однако по мнению и Нелли Ивановны и Елизаветы Максимовны — гордость школы, ибо учится без троек и выпускает стенгазету, а чего желать ещё педагогу от школьника (не учителю от ученика — разница огромна в этих понятиях!)?! Есть Лысый, Киса, Гусыня — молодые да ранние, уже имеющие контакт с бандитом Гавриком. И Сенцов вполне закономерно сползёт в их компанию, станет для них Кешей, хотя в трудный момент не задумываясь и их предаст.
И что интересно: «Что нам будет? — насмехается Киса. — Сводят в учительскую и скажут, что нехорошо так делать? Вон Гусыню каждый день к директору таскают, а он весёлый». «Милицией пугаешь, гад? — шипит Гусыня. — Не пугай, мы там были — и ничего, так же дышим». В самом деле, приложи Елизавета Максимовна к ним столько энергии, сколько она обрушила на Серёжу, — не были бы они так настроены. Но эти ей «социально близкие», либо же она действует по принципу «бей своих, они сдачи не дадут, тебя своей считая, только непонимающей их почему-то, а настоящие враги опасны для жизни твоей, так что будь им полезна, и благо тебе будет». Возможно также сочетание обеих вероятностей… В итоге двуногая нелюдь и расчеловеченные ею двуногие успешно плодятся, а настоящие люди не успевают отбивать удары вроде бы своих, не понимая- почему эти удары на них сыплются…
Иное дело — директор школы Анатолий Афанасьевич Артемьев. Фигура трагическая. Это несомненно светлая личность в школе. Он великолепный преподаватель математики в старших классах, он спокойный и выдержанный руководитель. Он, больной, удирает из больницы, чтобы поздравить с ленинским праздником принимаемых в пионеры и сказать им, скорее всего, в жизни своей короткой такого ещё не слыхавшим, что «В жизни случается всякое: иногда жизнь с маленького человека спрашивает, как со взрослого. И бывает, что от десятилетнего мальчика, от десятилетней девочки требуется взрослая смелость, взрослое упорство и честность. И если когда-нибудь вам придётся очень трудно, вспомните этот день. Вспомните, как повязывали вам галстуки. И не забывайте, что вы — ленинцы…» Всё это так. Но в этой вверенной ему школе он одинок, а значит — он плохой директор. Он обязан выбрасывать из школы таких, как завуч или Нелли Ивановна и формировать свою команду, способную вести его, директорскую, линию. К нему в кабинет Гусыню каждый день таскают, а тот всё равно весёлый… Чего же он стоит, как директор? А того же, чего стоил и Михаил Иванович Калинин, Председатель Президиума Верховного Совета СССР, ещё Лениным после смерти Свердлова на этот пост рекомендованный. В его «правление» Сталин и его банда, иначе не скажешь, учинили и большой термидор, и массу малых термидорчиков, причём была арестована и осуждена на десять леть лагерей жена самого Калинина, всю жизнь с ним прошедшая, сама старая коммунистка, только к постели умиравшего мужа отпущенная… Послов принимал, ордена вручал, о воспитании детей статьи писал и беседы проводил, а «президентом» был никудышным. Вот и Анатолий Афанасьевич Артемьев из той же породы всё понимающих, но бессильных перед злом честных и порядочных людей. «Гармоничных», как их называет Лев Николаевич Гумилёв.
Вспомним, как он терпеливо слушает Нелли Ивановну, буквально блюющую грязью на Серёжу, и только в самом конце, когда мальчик уже уходит из кабинета, до него доносится директорский вопрос: «А что я ему должен сказать, уважаемая Нелли Ивановна?» Не тот вопрос, не те слова, не та реакция, товарищ директор! Надо было ответить так: «Что мне Вам сказать, неуважаемая Нелли Ивановна? А вот что. Я — директор. Наша с Вами беседа с Каховским записана на магнитофон. Сейчас век технической революции, так я позволил себе сделать запись. Мы сейчас проиграем эту беседу заново и я позволю себе прокомментировать Ваши высказывания. И слушайте, что скажу я — директор — Вам, учительнице.
Вы, чёрт побери, моя подчинённая! Вы всего лишь учительница второго класса и Вы не справляетесь с работой — у Вас, видите ли, в первый месяц учебного года руки опускаются! Вы посмели дать не подлежащую обжалованию оценку личности Стасика Грачёва, не имея ни малейшего представления ни о нём, ни о его семье. Его отца, зверски избивающего, как сегодня выяснилось, сынишку, Вы собрались вводить в родительский комитет. Не знали? А может, не хотели знать? Ибо о семейных обстоятельствах трудных детей Вы, учительница, знать обязаны в первую очередь! Этому ли учили Вас в педучилище и учат сейчас в пединституте? Об истории в пионерлагере я знаю — в отличие от Вас, не от Вашей незадачливой подруги. Ваше изложение событий неверное и предельно злобное. А здесь, в моём присутствии, какой грязью поливали Вы Каховского? За такие оскорбления (кстати, совершенно беспочвенные, ибо до сего дня Вы с ним лицом к лицу не сталкивались) взрослый человек бьёт по физиономии обидчика так, чтобы тот встать не мог. Есть понятие „нагая истина“. Она такова, что в тридцать седьмом году Вы писали бы доносы и сгубили бы множество людей. Интересно, анонимные или всё же с подписью?
Вот Вам моя директорская резолюция: или Вы немедленно найдёте Каховского и извинитесь перед ним, а затем пересмотрите свои взгляды на школу, детей и свою деятельность, фиксируя этот пересмотр на бумаге в двух экземплярах (один для Вас, другой для меня), или я буду вынужден уволить Вас как абсолютно непригодную для работы с детьми и вообще с людьми, а также сообщить в институт о Вашем педагогическом лице и потребовать, чтобы перестали на Вас тратить государственные средства».
