Уйти к сильному князю являлось абсолютной нормой, но московские государи, достигнув царского могущества, собрав отовсюду знать русской земли, отныне считают отходников и перебежчиков изменниками. Так Иван Грозный в 1564 году пишет князю Курбскому, бежавшему в Литву: «Из-за одного какого-то незначительного гневного слова погубил не только свою душу, но и души своих предков, ибо по Божьему изволению Бог отдал их души под власть нашему деду, великому государю, и они, отдав свои души, служили до своей смерти и завещали вам, своим детям, служить детям и внукам нашего деда. А ты все это забыл, собачьей изменой нарушив крестное целование, присоединился к врагам христианства». И главное, что произносит Грозный и что с тех пор является наиболее универсальным выражением смысла русской государственности: «Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же». Так князь Курбский, Рюрикович, как и Грозный, вместе со всем своим классом высшей аристократии, низводится до положения холопов, рабов московского государя, которым и души их не принадлежат.
Впрочем, кроме Литвы русским боярам ни отъехать, ни бежать было уже некуда. К тому времени единственный уцелевший удельный князь Владимир Старицкий, двоюродный брат Ивана, обязался договорами не принимать ни князей, ни бояр, ни прочих людей, отъезжавших из Москвы. Так впервые в нашей истории на Россию, пусть и боярскую, опустился железный занавес, превратив иммиграцию в драматический разрыв с родиной, предательство. Соборное уложение 1649 года, официально вводившее «проезжие грамоты» — первые российские паспорта, предусматривало смертную казнь для тех, кто «ездил… самоволством для измены или для иного какова дурна», а если не для измены, то «ему за то учинити наказание, бити кнутом, чтобы на то смотря иным неповадно было таки делати». И здесь уже речь идет не только о знати, но обо всех людях.
Любопытно, что в Российской империи логика Грозного дожила до середины XIX века, когда в 1849 году император Николай I наложил арест на многомиллионное имущество своего политического оппонента и эмигранта Герцена. Александр Иванович назвал это «казацким коммунизмом» — я бы не отмахивался от этого определения, которое роднит и Грозного, и Николая I c большевиками и даже с Путиным. Неуважение к собственности в России — испокон веков есть и неуважение к личности. И наоборот. Известно, что «первой гильдии купец Николай Романов» в конечном итоге проиграл «императору» Ротшильду, который владел ценными бумагами Герцена. Впервые в русской истории царь был вынужден признать право своего подданного на нелояльность и уплатить причитающиеся по ценным бумагам деньги. В следующем году Герцен ответит решительным отказом вернуться в Россию — император, напуганный размахом революций в Европе, потребовал от всех подданных возвратиться домой. Герцен добивается швейцарской натурализации и пишет в «Былом и думах»: «Кроме швейцарской натурализации, я не принял бы в Европе никакой, ни даже английской… Не скверного барина на хорошего хотел переменить я, а выйти из крепостного состояния в свободные хлебопашцы». И это пишет дальний родственник Романовых: отец Герцена, Иван Алексеевич Яковлев, происходил из того же рода, что первая жена Ивана Грозного и сам император Николай. Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй
Упомянутое выше Соборное уложение 1649 года завершает закрепощение русского крестьянства. 29 января была, наконец, закончена работа по его составлению и редактированию. А 30 января 1649 года в Лондоне был казнен король Карл I Стюарт, победила английская буржуазная революция. Таков разрыв между жизнью на Западе Европы и в России.
Советские историки изображали крепостное право проявлением феодальной общественно-экономической формации. Марксистская теория общественно-экономических формаций пыталась втиснуть бесконечно разнообразную историю человечества в прокрустово ложе исторического материализма, который, в частности, был призван оправдать захват власти большевиками и «научную закономерность» их диктатуры. Однако наше крепостное право — качественно иное явление, нежели любая форма феодальной зависимости крестьянства в Западной Европе, и объясняется прежде всего низкой плотностью населения при громадности российских пространств. Фактически речь идет о варианте рабовладения, по крайней мере в XVIII — первой половине XIX века. В 1790 году Радищев (эпиграф к его книге «Путешествие из Петербурга в Москву» я выбрал в качестве названия этой главы) обращался к помещикам с такими словами: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем, — воздух. Да, один воздух. Отьемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно».
Никакое внеэкономическое принуждение, которое реализовывалось в Западной Европе главным образом через отчуждение прерогатив государственной власти в пользу феодалов, не имело таких масштабов и интенсивности. Может быть, поэтому в русском языке само слово «работа» происходит от слова «раб». Даже наши ближайшие братья, украинцы, используют другой термин — «праця», который в русском языке мелькнет лишь однажды в XV веке (по данным Академического словаря русского языка XI–XVII веков).
Проблема крепостного права в России толком не осмыслена, несмотря на бесконечный и довольно бесплодный спор сторонников «указного» и «безуказного» закрепощения крестьян. Одно изложение аргументов сторон, кажется, отнимает у любого исследователя силы от подлинного понимания проблемы. Безусловным благом стало, наконец, обнаружение профессором Корецким ссылок на указ царя Федора Ивановича о запрещении крестьянского выхода от помещика в 90-х гг. XVI века. Впрочем, и после того спор главным образом вяз в частностях. Взглянем на проблему иначе, чем принято в историографии.
В России с конца XVI века начинается прикрепление крестьян к земле. Вызвано оно было опасением, что свободное перемещение крестьян по всем громадным пространствам России подорвет военную мощь страны, поскольку тогдашнюю армию главным образом составляли помещики, получавшие земельные пожалования за несение своей службы «конно, хлебно, людно и оружно». Затем, с конца XVII века прикрепление постепенно переходит от земли к личности помещика, чтобы облегчить владельцам крупных хозяйств перераспределение трудовых ресурсов в рамках своих владений. После создания регулярной армии было важно не столько поддерживать военную мощь помещиков, сколько формировать ударную силу новой империи, оплачивая тысячами душ верность, инициативу и азарт всех этих «птенцов гнезда Петрова» и «Екатерининских орлов». Других ресурсов в распоряжении постоянно пустой казны просто не было. Укрепление государственной автономии от имперской аристократии, в том числе создание мощного бюрократического аппарата, позволили всерьез задуматься об отмене крепостного права, уже при Николае I. К тому же демографически Россия, как помним, более могла не опасаться оскудения своих центральных губерний. Впрочем, даже Александр II накануне оглашения Манифеста об освобождении крестьян приказывает привести столичные войска, в том числе артиллерию, в боевую готовность. Говорят, кое-кто во дворце даже держал запряженные экипажи на случай бегства царской семьи из Зимнего. Страх перед собственными подданными — самой блестящей знатью Петербурга — жил в сердцах Романовых даже еще до убийства Павла I.
После короткого промежутка воли в 1861–1930 годах происходит повторное закрепощение крестьянства в рамках колхозно-совхозного строя, более даже масштабное, чем в царской России. Тогда крепостное право еще не было распространено на Сибирь. В Советской России крепостное состояние становится тотальным. Не стоит забывать, что вплоть до 1974 года паспорта колхозникам не выдавались, а система прописки была создана уже в 1932 году и окончательно отменена только при Борисе Ельцине в 1993 году. Конечно, уходу из колхоза советская власть никогда не препятствовала, но она была заинтересована в притоке в города максимально ограбленного, исключительно нищего деклассированного населения, которое было бы готово жить в самых чудовищных условиях и на крошечные деньги. В 1940 году указом президиума Верховного Совета СССР рабочим было запрещено менять место работы, а опоздание наказывалось трудовыми работами сроком до шести месяцев с удержанием 25% зарплаты. Таким образом, крепостное право при Сталине было распространено и на рабочих. Параллельно, начиная с 1929 года, шло строительство экономики ГУЛАГа, в которой к моменту смерти Сталина работало 2 500 000 человек. Всего через сталинские лагеря прошли 15-18 миллионов человек. Рецидив рабовладения в XX веке, без сомнения, объяснялся несоответствием откровенно безумных задач, которые коммунистическая власть придумала для страны, с ее реальными возможностями. Неудивительно, что следствием такой политики в конечном итоге стал стремительный крах Советского Союза при крайнем истощении человеческих ресурсов.
