Быстров нервничал, но выхода не находил. В разговоре полковой комиссар училища, толковый политработник, как бы мимоходом сказал:
— Не высовывайтесь. Топливо — болячка Кислякова. Вы ничего не измените. Его курс обходиться без угля одобрен. Я попытался, но… я уезжаю…
К этому времени Быстрову присвоили звание полковника, но его отношения с Кисляковым еще больше обострились и он нетерпеливо ожидал перевода — кем угодно и куда угодно.
Для постоянного состава училища ввели новую дисциплину — военную психологию. По сути дела ее нельзя назвать совсем новой. В первых военно-учебных заведениях РККА профессора военного искусства старой армии читали лекции о военной психологии, идеологической «науке» о душе. Материалистическое понимание психологии только зарождалось, носило еще дискуссионно-поисковый характер. Преподавательские кадры по военной психологии не готовились, специальная литература для широких командных кругов не издавалась, и вот она — таинственная и загадочная — выплыла через два десятка лет.
Кисляков, хорошо знающий тематику и методику подготовки курсантов и командно-преподавательского состава училища, по всей вероятности, тоже не обладал званиями в области психологии, и наложил обычную резолюцию: «Уч. доложите план мероприятий».
Милое дело! Попробуй доложить план, если сам в этой психологии ничего не смыслишь! Но приказ есть приказ, и Быстров вместе с начальником учебного отдела (тогда эти должности еще существовали раздельно) начал поиски… с чего бы начать? Понимали, что военная психология — отрасль прикладной психологии, что многие ее требования и рекомендации учтены в армейских уставах, но всего этого было мало для составления учебного плана. Кроме того, такой путь таил опасность впасть в «круг доказательств».
Пришлось доложить Кислякову.
— И это все, что вы осилили? Прочитали директиву и бегом ко мне искать спасителя?
— Нет, не так. Искали сами, провели совещание с начальниками циклов, старшими преподавателями и теми из командиров и политработников, которые с начала войны были призваны в армию из вузов…
— Значит, с лейтенантами совещались?
— И с ними тоже.
— Лейтенанты вас ко мне и направили?
— У нас предложение. Поскольку мы сами не справились, просим вас обратиться к руководителям многочисленных инспекций, поверяющих училище, чтобы они помогли нам несколькими лекциями, а может и разработку на всю тему составят…
— Задача инспекции только поверка. Кстати, завтра прибывает очередная — готовьтесь!
— Что ж тут готовиться? Помещение готово…
— Помещение не ваша забота, но чтобы к приезду инспекции все курсанты и командиры знали, сколько крючков и петель полагается на один оконный проем, в каком порядке располагаются предметы для чистки обуви у входа в казарму и с какой стороны, справа или слева у входа, должна стоять урна. Психология, видно, вам не под силу. Ну ладно, беру и это на себя.
Через горком партии Кисляков нашел преподавателя-психолога, и вскоре в ряде великолепных лекций по общей психологии перед слушателями промелькнули научные термины, фамилии и ошибки видных ученых, их заблуждения — и ни слова о военной психологии. В заключение выступил Кисляков: «Курс военной психологии мы прошли, а если кто и не понял чего-либо, так я поясняю — психология это наука, а не шагистика на плацу по команде „ать-два“…»
Кисляков несомненно был сильным и одаренным начальником, в решениях смелым, отлично знал все звенья работы военного училища. Но при всех своих дарованиях он был лишен одного, может быть, решающего — не понимал значения и сил охваченного патриотическим подъемом коллектива, не умел мобилизовать и возглавить его. В простом человеческом общении ему мерещился призрак недопустимого либерализма. Уверовав в собственную силу и непогрешимость, он действовал сугубо административными методами и, больше того, — даже самые верные и нужные приказания отдавал, как правило, в оскорбительной форме:
— Вот вы, мой помощничек, майор как-никак — доложите собранию, почему чугунные котлы не эмалированы и почему кухонный очаг обложен кирпичом, а не кафелем?
— Я об этом подумал, но где сейчас найти эмалированные котлы и кафель…
— Я вас о другом спрашиваю — почему котлы не эмалированы и очаг не обложен кафелем? Отвечайте на этот вопрос и мне и собранию.
— Я же доложил, что нет…
— Вы опять не понимаете меня. Но я вам помогу — чтобы через десять суток все это было сделано! Вот эти слова вы способны понимать?
— Я вас понял, но…
— Наконец-то мой милый помощник понял пять русских слов.
Быстров редко встречался с Кисляковым. По субботним вечерам представлял ему на утверждение свой личный план работы на неделю, докладывал наблюдения за прошедшую неделю и принятые меры. Замечаний Кисляков обычно не имел, но без оскорбительной выходки с его стороны не обходилось.
Быстров заканчивал проверку строевой подготовки роты курсантов, а такая проверка трудоемка. Проверяется рота как строевая единица, курсовые командиры в умении командовать строем и управлять боевыми порядками, а курсанты в умении исполнять команды и приказания. После — проверка подготовленности курсантов, их умения организовать обучение одиночного бойца, отделения и взвода, управлять их боевыми порядками.
Как строевая единица рота заслуживала высокой оценки, но методическая подготовленность курсантов была низка, и Быстров объявил оценку — плохо, пригласил командира роты к девятнадцати часам для личной беседы. В этот миг на «эмке» подъехал Кисляков и, узнав об оценке Быстрова, решительно объявил: «Отменяю! Отличная рота, отличная!» «Эмка» пошла дальше, и Быстров обратился к роте:
— Моей оценки я не меняю. Но у вас теперь две оценки, выберите по вкусу. Приглашение командира роты для беседы отменяю.
Состояние было подавленное, угнетало чувство стыда и бессилия. Быстров медленно поплелся в свой кабинет и заперся на ключ. Думать не хотелось, но одна мысль не давала покоя и требовала ясного ответа: что же будет и до каких это пор? Но где она, эта ясность? Многократные просьбы о направлении на фронт или оставались без ответа, или содержали отказ с непременной фразой: «В настоящее время не представляется возможным». В запасный полк тоже не отпустили, даже не в отдельный: «В училище направлены приказом по НКО, и вы там нужны». Нужен? Кому я тут нужен?
Видеться с людьми не хотелось, но настойчивый стук в дверь обязывал, и он медленно поднялся, открыл. Пришел Владимир Михайлович Скловский, великолепный работник, культурный и тактичный командир, подполковник.
— Что с вами, Михаил Иванович? Сказали, что вы в кабинете, а света нет. Не заболели?
— Простите, замечтался. Болен? Нет, Владимир Михайлович. Ничего особенного…
— Я по делу к вам. У нас нет ясности, с какой недели будем вводить тематику для нового потока.
— Да, помню. Мы этого вопроса так и не решили. Там все фронтовики и практически в какой-то мере ознакомлены с приемами перебежек, окапывания, определения расстояния до цели. Не начать ли нам с шестой недели? Или отложим решение до утра, подумаем еще?
— Давайте завтра, время еще есть. А может быть, все же позвать врача?
— Нет спасибо, Владимир Михайлович, пройдет.
Поздним вечером, когда Быстров собрался бесцельно побродить по военному городку, успокоиться, выветрить дурное настроение, появился вдруг еще один посетитель, и именно тот, кого он меньше всего хотел видеть сегодня — командир роты, которую проверял.
— Вам что, старший лейтенант? — недружелюбно встретил его Быстров. — Я же вам сказал, что беседа отменяется.
— Вызов вы отменили, но я хочу поговорить с вами как со старшим товарищем и, надеюсь, вы не откажете мне в этом.
— Заходите, но если вы пришли проситься на фронт, то обратитесь к полковнику Кислякову. Эти вопросы не в моей власти. Но если бы и имел такую власть, то вашего ходатайства не подписал бы. Вы нужны в училище.
Быстров хорошо знал этого старшего лейтенанта и ценил в нем толкового и растущего строевого командира, умелого воспитателя курсантов.
