Захарья поморщился, замечание Фёстколда ему не понравилось. Интервью шло своим чередом, на стандартные вопросы следовали банальные ответы. Потом начались небольшие провокации, Эндрю вёл беседу согласно нужному ему сценарию. После очередного такого вопроса Чизес даже повысил голос:

— Только ханжа, дурак и безбожник может считать личные религии болезнью общества. Это не болезнь, это — дар! Появляется возможность осуществить мечту, а как можно объявлять болезнью мечту? Пусть даже и сбывается она не в этой жизни. Кто-то уверует благодаря мне, и будет счастье его больше вселенной.

В студии повисла пауза. Да и в офисе «Веруй» разом прервались разговоры, все уставились в дисплеи. Захарья подумал, что почудилось.

— Э-э-э… — растеряно выдал Фёстколд. — Что вы сказали?

— Я говорю, уверуйте, и будет счастье ваше больше Вселенной.

Камера держала в объективе Чизеса и Фёстколда вместе, поэтому было видно, как Эндрю поперхнулся, ошалело уставился на Чизеса, а тот в ответ вежливо улыбнулся.

Чей-то женский голос за спиной Йохана выдохнул: «Он!» Обернувшись, Захарья увидел Марию. По толпе служащих пронёсся шёпот.

— Прорчество! «И да вспыхнут ярким пламенем лица его»! Смотрите — лица!

И увидел Захарья, что в зале горят десятки дисплеев, и со всех смотрит Адам Чизес. И тут половина менеджеров «Веруй» рухнула на колени, кто-то начал водить пальцами вокруг лица — Захарья вспомнил, что эти «священные» знаки придумал он, — многие молились кому попало.

Никто даже не вспомнил, что «предсказание» целиком написал Захарья. А Чизес продолжал спокойно сидеть в студии и невинно смотреть то в камеру, то на Фёстколда. Американский Мессия, старый хрыч! И что теперь со всем этим делать?! «Сорок два», приди и спаси!