Ювенал четко изложил суть происшедшего в октябре 31 г. в Риме. Погубили Сеяна слишком большие желания. Желания власти. А отвращение здесь вызывает не казненный временщик, а скудоумная злобная толпа, готовая глумиться над всяким павшим, особенно если до этого перед ним трепетала. Окажись Сеян удачлив — толпа терзала бы другой труп, другого бы славословила, но было бы все это точно также омерзительно.

Дело Сеяна оказалось самым кровавым из всех политических процессов при Тиберии. «Больше всего смертей повлекла гибель Элия Сеяна» — свидетельствует Светоний.^{596} Жертвами здесь стали не только люди, близкие к низвергнутому префекту и потому могущие быть причастными к его заговору (если таковой, действительно, имел место). Но и ни в чём не повинные члены его семьи, не исключая даже несовершеннолетних детей. Не убереглись от гибели ни бывшая жена Сеяна Апиката, ни бывшая его возлюбленная Ливилла. Апиката перед смертью успела рассказать об обстоятельствах смерти сына Тиберия Друза, после чего были допрошены с пристрастием врач Евдем и евнух Лигд, непосредственно отравившие его. Тогда и Ливиллу привлекли к суду по их показаниям.

С 31 г. начинается резкий всплеск дел по оскорблению величия. Если за предшествующие 16 лет процессов по этим делам было 27, то за 6 последующих — 52. Причём пик их пришёлся на 31-33 годы, когда их было 33. Тридцать третий год стал годом самых громких смертей. На острове Пандатерия умерла Агриппина, а в подземелье Палатинского дворца скончался её сын Друз, измученный голодом. Тогда же Тиберии неожиданно вспомнил о вдове Гнея Кальпурния Пизона Планцине. Ей припомнили обвинение в отравление Германика, и на сей раз она была осуждена и погибла. Гибель Агриппины и Друза показала, что не Сеян был главным виновником расправы над ними. Здесь Тиберии ухитрился противоречить сам себе. В составленной им беглой записке о своей жизни он написал, что Сеяна казнил, когда узнал, что тот свирепствовал против детей Германика.^{597} Но судьба матери и сына, погибших через два года после казни Сеяна, показала, «что Сеян обычно не подстрекал его, а только шёл навстречу его желаниям».^{598}

В последние годы правления Тиберия число процессов заметно сократилось. В 35 г. их было 4, в 36 г. — 3, а в 37 — 5 процессов.^{599}

В целом же, последние годы Тиберия оставляют у историков самое тягостное впечатление. И дело здесь не в количестве жертв. Да, казнено было только 16 человек. 11 человек, правда, покончили с собой…^{600} Если сравнивать число погибших по политическим мотивам при Тиберий с жертвами проскрипций Суллы, триумвиров Антония, Лепида и Октавиана, где счёт шёл на тысячи, то правление «третьего Цезаря» выглядит едва ли не идиллическим. Много больше жертв политических расправ будет при преемниках Тиберия Калигуле и Нероне. Даже в относительно смирное правление Клавдия погибло 35 одних только сенаторов и 300 всадников. Но всё никак не может служить оправданием жестоких деяний Тиберия. Ведь жертвами их зачастую становились люди, ни в чём не повинные. А погубление безвинных — всегда не имеющее оправдания преступление, независимо от числа погубленных. Такое применение закона об оскорблении величия, именно при Тиберий ставшего законом об оскорблении величия, каковое началось с 24 г., а особый размах приняло в 31-33 гг., стало самой чёрной страницей его правления, не подлежащей никакой реабилитации. Конечно, Светоний и Тацит эмоционально преувеличили размах политического террора, но в осуждении сути этого явления они совершенно правы. Главное же здесь то, что действительная необходимость столь безжалостных мер в отношении политических противников и тех, кто таковыми казался, вовсе не была обязательной. Пожалуй, один Сеян, да несколько его прихлебателей участь свою заслужили, но даже в этом оправданном деле безвинных погибло больше, нежели виновных.

Безрадостной была и жизнь самого Тиберия в эти годы. «Его мятущийся дух жгли еще больнее бесчисленные поношения со всех сторон. Не было такого оскорбления, которого осужденные не бросали ему в лицо или не рассылали подметными письмами в театре. Принимал он их по-разному: то, мучаясь стыдом, старался утаить и скрыть, то из презрения сам разглашал их ко всеобщему сведению. Даже Артабан, парфянский царь, позорил его в послании, где попрекал его убийствами близких и дальних, праздностью и развратом и предлагал ему скорее утолить величайшую и справедливую ненависть сограждан добровольной смертью. Наконец, Тиберий сам себе опостылел: всю тяжесть своих мучений он выразил в начале одного письма такими словами: «Как мне писать вам, отцы и сенаторы, что писать и чего пока писать? Если я это знаю, то пусть волей богов и богинь я погибну худшей смертью, чем погибаю вот уже много дней».^{601}

Это слова опустошенного, вконец разочарованного в себе и в самой жизни человека. Должно быть, такое состояние было характерным для Тиберия в последние годы его правления, и мысли подобные посещали его не раз. В то же время он находил в себе силы, когда возникала необходимость, быть прежним Тиберием, сильным, уверенным в себе правителем, принимающим верные решения на пользу Римской державе. Царю Артабану, направившему Тиберию оскорбительное послание, пришлось в этом вскоре убедиться.

В 34 г. скончался Зенон-Артаксий, римский ставленник на армянском престоле и Артабан решил, что настало время восстановить парфянское влияние в Армении. В новые цари этой страны он наметил своего старшего сына Аршака. Полагая, что дряхлый Тиберий более не является грозным противником, Артабан требовал вернуть в Парфию сокровища беглого царя Вонона, говорил о необходимости пересмотра границ Рима и Парфии в пользу последней, разумеется. Бахвалясь, парфяне вспоминали о временах Кира и Александра, когда весь нынешний римский Восток был частью империй этих великих завоевателей. Эллинизированные владыки Парфии мнили себя историческими преемниками, как персидских царей, так и эллинистических владык. Но не все в Парфии поддерживали Артабана. Один из знатнейших парфян Синнак и близкий к нему евнух Абд, возглавившие тайную оппозицию царю, отправили своих людей Рим. Они просили Тиберия отправить в Парфию для провозглашения его верховной владыкой царевича Фраата, сына бывшего парфянского царя Фраата IV. Тиберий немедленно дал на это согласие, понимая все выгоды для Рима парфянской смуты.^{602}

Фраат по дороге в Парфию в Сирии заболел и умер. Но Тиберий немедленно нашёл ему замену в лице его внука Тиридата, а для отвоевания у парфян Армении, где успел воцариться Аршак, он привлёк на сторону Рима ибера Митридата, брата царствовавшего в Иберии царя Фарасмана. Для этого римскому императору пришлось помирить братьев — иберов. Во главе же всей восточной кампании Тиберий поставил Луция Вителлия, человека во многом сомнительных нравственных устоев, но умелого правителя провинций и толкового полководца.

Тиридат действовал сначала успешно и даже захватил Мессопотамию, где находился центр Парфянского царства. Но в 36 г. Артабан, опираясь на восточные владения Парфии, собрал многочисленное войско и отогнал Тиридата. Армению, однако, парфянам вернуть под своё влияние не удалось. Митридат с помощью Фарасмана утвердился там на престоле. В решающей битве за Армению Фарасман разгромил парфянское войско во главе с царевичем Ородом, сыном Артабана, коего он тоже в своё время намечал в армянские цари. Таким образом, Рим сохранил свои позиции на Востоке, утвердив на армянском престоле своего ставленника и ослабив Парфию междоусобицей. Успешно проведя свою миссию на Востоке в молодости, Тиберий и в глубокой старости умело проводил политику в этом сложнейшем регионе.