Найдя достаточное число свидетелей и хорошо осведомленных рабов, он начинает домогаться свидания с принцепсом, предварительно сообщив ему через римского всадника Флакка Вескулария, имевшего доступ к Тиберию, о преступлении и виновном в нём».^{463}

Здесь много неясностей. Был ли Фирмий Кат провокатором изначально или же он, что называется, «сдал» заговор, поняв его обреченность? Наличие у него достаточного числа свидетелей говорит о том, что противозаконная деятельность какая-то была. Непонятно, правда, была ли и она спровоцирована Катом, или же заговор жил своей жизнью, в каковой подлый Фирмий сам временно участвовал? Тиберий, как мы помним, доверие к Либону потерял и остерегался его. В тоже время он пожаловал его претурой, допускал его к своим пиршествам и сам охотно с ним общался. Здесь невольно напрашивается мысль, что Тиберий полагал Либона пешкой в руках людей, гораздо более коварных и опасных.^{464}

Потому ему не должно было спешить с изобличением Либона, чтобы не спугнуть истинных заговорщиков. А может, Фирмий Кат потому и изобличил Либона, чтобы скрыть настоящие масштабы заговора, который из-за неосторожности его как бы главы был близок к изобличению? Так или иначе, но история Луция Скрибония Либона Друза стала иллюстрацией практического применения «закона об оскорблении величия».^{465}

Главное доказательство вины Либона — письмо, в котором возле имён Цезарей — Тиберия, Германика и Друза — были поставлены непонятные, а потому кажущиеся таинственными и зловещими знаки. Такие же знаки стояли против имен некоторых сенаторов. Что всё это на самом деле означало — осталось невыясненным, ибо Либон покончил жизнь самоубийством. Тиберий, узнав о таком конце обвиняемого, поклялся, «что попросил бы сохранить ему жизнь, сколь бы виновным он ни был, если бы сам он не избрал добровольную смерть».^{466} Такие слова могут быть доказательством того, что Тиберий не числил Либона среди главных врагов. Но смерть его как раз исключила привлечение к суду тех, кто стоял за молодым Скрибонием. Едва ли такое завершение дела удовлетворило Тиберия.

«Сенатская оппозиция, таким образом, прибегла к одной из самых неприятных форм протеста — скрытому сопротивлению, молчаливой враждебности людей, не имевших конструктивных предложений и желавших не лучшего, но перемен. Подобная оппозиция, хотя и не всегда безуспешна, почти всегда зловеща. Она не исправляет ошибки партии власти, она просто препятствует деятельности других, и её бесплодность дает повод оправдывать суровые и столь же нерациональные репрессии. Плохая оппозиция может быть таким же злом, как плохое правление, порой даже способствуя ему».^{467}

Такая трактовка Джорджем Бейкером последствий «дела Либона» представляется глубоко верной.

Почему же столь странный человек, как Либон оказывался во главе заговора? Думается, дело в его происхождении. Как родственник семьи божественного Августа он вполне годился на роль принцепса-марионетки. В случае же провала заговора на него легко было возложить всю ответственность. Что и было сделано Фир-мием Катом.

Изобличенная склонность Либона к магии и стала причиной гонений Тиберия на магов и астрологов, о котором уже упоминалось. Самых зловредных из них казнили по постановлению сената. Луция Питуания сбросили с Тарпейской скалы, а Публия Марция за Эсквилинскими воротами сначала жестоко высекли, а затем обезглавили. Возможно, применение таких старинных форм казни знаменовало торжество староримских традиций над чужеземными влияниями, к каковым магию и астрологию римляне справедливо относили.

Имущество Либона было поделено между его обвинителями, а тем из них, кто принадлежал к сословию сенаторов, вне очереди дали преторские должности. Такими вот людьми укрепилась судебная система Рима! Ведь именно преторы вели судейские дела. Раздел же имущества соответствовал букве закона.

К чести Тиберия, дело Либона не породило серии новых процессов. Всего за восемь первых лет его правления состоялось только несколько дел «об оскорблении величия».^{468} Следующим после процесса злосчастного племянника Скрибонии стало дело также родного Августу человека: внучки сестры Августа Аппулеи Бариллы. Её доноситель обвинял в словесном поношении Августа и Тиберия, а также в прелюбодеянии. Тиберий снял с подсудимой обвинение в оскорблении величия, а за действительное прелюбодеяние наказал не слишком сурово: Бариллу выслали из Рима «за двухсотый милиарий», а её любовнику Манлию запретили проживать в Италии и провинции Африка.^{469}

Следующей обвиняемой в «оскорблении величия» вновь стала женщина. Правнучка грозного диктатора Луция Корнелия Суллы и славного Гнея Помпея Великого Эмилия Лепида была обвинена в прелюбодеянии, отравлениях и ворожбе против семьи Тиберия с помощью халдеев. Опять представительница высшей знати. Её в своё время даже предназначали в жёны внуку Августа Луцию Цезарю. Брак не состоялся из-за его скоропостижной смерти. Лепида вызвала сильнейшее общественное сочувствие к себе, но показания её рабов под пытками решили дело не в её пользу. Попытку отравления мужа Тиберий счёл доказанной, а уж причастность халдеев не могла не сделать суд беспощадным. Сенат лишил Эмилию Лепиду «воды и огня», что означало потерю гражданской правоспособности и конфискацию имущества осужденной.

В 21 г. сенатское постановление, принятое по прямому указанию Тиберия, подвергло наказанию всадников Консидия Эква и Целия Курсара за клеветнические обвинения в оскорблении величия претора Магия Цецилиана. Так что Тиберий в первые годы правления отнюдь не поощрял политические процессы. Клеветникам же был дан предметный урок. Должно указать, что еще в 15 г., когда Тиберий дал санкцию на применение «закона об оскорблении величия», он же пресёк три попытки обвинения по политическим причинам. Так были сняты по воле Тиберия обвинения «в оскорблении величия» с всадника Филлания, всадника Рубрия и претора Вифинии Грания Марцелла. Первого обвиняли в продаже сада вместе со статуей Августа, второго — в оскорблении имени Августа ложной клятвой. Претор же Вифинии обвинялся по целому ряду «правонарушений»: он дурно говорил о Тиберии, поставил себе статую выше, чем статуя Тиберия и, наконец, отбил голову у статуи Августа, дабы заменить её головой нового принцепса. К этим вздорным обвинениям, правда, добавилось обвинение серьёзное, пусть и не политическое. Марцелла уличали в вымогательстве. От обвинений в «оскорблении величия» вифинский претор был освобождён, а за вымогательство пришлось ответить.

В 21 г. по делам в оскорблении величия были привлечены проконсул Крита Цезий Корд, обвинённый Анхарием Приском в лихоимстве и «оскорблении величия», а также знатнейший македонянин Антистий Ветер был предан суду как сообщник врага Рима Пескупфиса. Ветер был обвинён самим Тиберием. Если судьба Цезия Корда неясна, то Ветера заточили на острове Эгейского моря, равноудалённом от Фракии и Македонии.

В конце 21 г. состоялся суд над всадником Клуторием Приском, закончившийся для подсудимого трагически. Доносчик уличил его в том, что, получив в своё время щедрый денежный дар от Тиберия за стихи, в которых оплакивалась кончина Германика, Приск во время болезни Друза, казавшейся опасной, загодя сочинил новые вирши, оплакивающее на сей раз кончину родного сына Тиберия. Друз выздоровел, а Клуторий на беду себе о похоронных стихах, напрасно сочинённых, проболтался. За этим и последовал донос, приведший к обвинению. К этому делу сенат отнёсся с показательной суровостью. Приск был осужден за оскорбление величия, доставлен в Мамертинскую тюрьму на Капитолии, где его немедленно казнили.