— О-о! Никак куда-то собираетесь?

— На танцы, — ведя бритву по щеке, ответил Владас.

— Жаль... А я с собой бутылочку прихватил, мать прислала, настоящую «Кристаллине». Думал, втроем опробуем.

Владас живо обернулся.

— Неужели настоящая «Кристаллине»?! Помню, отец говорил: «Нет водки в мире лучше, чем наша «Кристаллине»! Не зря ей такое название дали, не зря!»

— А кем был ваш отец?

— Моряком! Кем же еще, если мы всю жизнь в Клайпеде прожили!

Ионас молча кивнул, предложил снова:

— Ну, так что же вы решили? Может, отложите свои танцы?

— Конечно! Ради такого случая...

— А где Анита?

— Ушла в магазин. Тем сегодня дают соленую кету.

— Ну, это ненадолго. Подождем...

Они сидели за столом, маленькими рюмками пили крепкую, кристально чистую водку. Ионас спросил Владаса:

— Ты ведь следишь за приборами, что золото обнаруживают у выходящих из шахты?

Владас кивнул.

— А не может случиться так, что они в это время откажут?

Владас усмехнулся:

— Я специалист хороший и зарплату свою не зря получаю. Не откажут.

— Ну, а если так надо? Если я тебя об этом попрошу? В накладе не будешь, сразу получишь свой катер.

Калмиенте встал, выпрямился во весь рост, с негодованием бросил:

— Как вы можете? Я — честный литовец! У нас в семье никто... никогда...

Мисавичус тоже встал, хлопнул его по плечу:

— Молодец. Я так и думал. Просто проверял тебя. Знаешь, всякие ведь бывают... Да садись, что вскочил-то?

Владас снова сел на стул, хмуро буркнул:

— Нечего меня проверять... Что ты — милиция?

— Ну, ладно, не обижайся, давай лучше выпьем...

Ионас расправил спину, несколько раз развел и свел руки, разминаясь. В это время, воровато оглянувшись, к нему подскочил Сухих, зашептал:

— Слушай, ты — старый волк, помоги, барыш — пополам.

— Что? что?

— Подскажи, как золото на волю вынести. Вот, гляди, тебе тоже немало перепадет. — Сухих разогнул сжатые пальцы, и на его ладони Мисавичус увидел самородок.

Ионас злорадно усмехнулся: «На какой мякине решил меня провести, гад!» — развернулся и с силой ударил в заросшее черной щетиной лицо. Сухих ойкнул, отлетел в сторону. Самородок упал к ногам Ионаса. Он нагнулся, поднял его, шагнул к поднимающемуся с трудом Сухих:

— Сейчас же сдай куда положено, понял? Не то...

— Чего ты?! Мог и просто сказать... Тоже мне, чистюля! Небось не зря сюда-то законопатили!

— Ну, ты! — Ионас снова поднял тяжелый кулак.

Сухих закрылся руками, зачастил: — Не бей, не бей! Сдам!

Ионас сунул ему самородок, отошел, склонился над лотком. Его не оставляло чувство брезгливости: «Тоже мне, агент! Выходит, напрасно я считал милицию умнее. Такого подослали! Ладно, черт с ним, пусть живет. А мне пора сматывать удочки. Сегодня же поговорю с Марией. Согласится, деваться ей некуда».

Лицо женщины было измождено, темные глаза смотрели на Ионаса безучастно.

— Зачем мне ваши деньги? — тусклым голосом спросила она.

— Вы меня не поняли, Мария Владимировна. Деньги вам нужны для того, чтобы жить. Кроме денег обещаю вам свою протекцию у лучших онкологов Литвы, на родине у меня немало друзей. Влиятельных друзей.

— У меня же рак, как вы не понимаете?!

— Ну, это еще нужно проверить. К кому вы обращались? К местным коновалам? В Иркутск ездили? Так и те врачи недалеко ушли от здешних. А главное, здесь нет того оборудования, какое есть в наших клиниках. Конечно, лечение будет стоить недешево, но то, что я вам заплачу, вполне хватит и на него, и на три-четыре года безбедной жизни с ежегодными поездками на продолжение лечения. И вполне возможно, что это не рак, а что-нибудь другое. Болезнь, понятно, сложная, но отчаиваться, я думаю, рано.

Глаза женщины загорелись надеждой.

— Вы так считаете? Вдруг правда, а? Я же за вас тогда весь век богу буду молиться, Не верила в него никогда — поверю!

— Ну вот видите! Надежду никогда терять не надо. Значит, послезавтра,

— Хорошо, я согласна. Послезавтра.

Они снова сидели в кабинете Шустикова. Заместитель начальника управления спросил Воронова:

— Кто эта Пахомова?

Тот безнадежно махнул рукой:

— Рак у нее. Врачи считают, что и года не протянет. Не понимаю, чем взял ее Мисавичус?

— Тем и взял: надеждой на излечение.

— Будем брать сразу?

— Ни в коем случае! Нужно дать женщине шанс, может, добровольно признается. Кроме того, у Мисавичуса могут быть связи здесь, в Иркутске. Если возьмем сразу — они так и останутся нераскрытыми.

В Иркутске ни Мисавичус, ни его попутчица никуда не ходили, жили в гостинице, питались в ресторане. Он только раз отлучился: съездил на вокзал за билетами. И постоянно за ним, как тени, следовали люди Воронова. Однако Мисавичус вел себя спокойно. Чекисты постарались сделать так, чтобы в купе к Пахомовой (Ионас взял билеты в разные вагоны) сел сам начальник ОБХСС полковник Куприн, к Мисавичусу подсадили двоих сотрудников. Больше в эти купе билеты никому проданы не были.

Настал день отъезда. На вокзал они выехали вместе, на такси. Вместе пошли к поезду. Работники УВД опередили их на несколько минут, и, когда Мисавичус и Пахомова вошли в свои купе, они были уже на местах.

Поплыли перед окнами поезда привокзальные строения, промелькнул Иркутный мост. Полковник Куприн поглядывал на изможденную болезнью тридцатилетнюю женщину. Ему было искренне жаль Пахомову, он понимал, что она, как утопающий, просто ухватилась за соломинку.

Он вздохнул, обратился к Пахомовой:

— Далеко едете?

— Вам-то что?

— Зачем же так грубо, Мария Владимировна? Лучше скажите, где золото?

Она вскинула на него испуганные глаза:

— Вы... знаете?!

В Усолье Мисавичуса вывели из вагона. Ом усмехнулся: все-таки «они» остались в дураках! Золотишко-то уезжает! Он не так уж глуп, все предусмотрел, даже такое, и Мария имеет адрес его, Мисавичуса, матери. А его подержат-подержат, да и выпустят: улик против него нет никаких. И когда он увидел, как, поддерживаемая под локоть незнакомым человеком, из вагона выходит Пахомова, сердце больно заныло.

Следователь Агния Николаевна Глинская нервно ходила по гостиничному номеру.

— Нет, я не понимаю! На что она надеется-то?! Молчит...

Гурий Александрович пожал плечами. Они уже несколько дней жили здесь, в Паланге. На прощанье полковник Куприн говорил ему:

— Твоя задумка с подселением у любовницы Мисавичуса оправдалась: мы всегда знали, что он делает. Теперь твоя задача — найти похищенное золото.

И вот он, Воронов, уже несколько дней в этом небольшом городке на берегу Балтийского моря ищет связи Мисавичуса. Могла их дать мать Ионаса, Августа Мисавичене. Но вот уже несколько дней бьется с ней Глинская, и все впустую.

Воронов ободряюще улыбнулся Глинской, проговорил:

— Вы же опытный следователь, Агния Николаевна! Мастер по налаживанию контактов с подследственными, и вдруг — такое! Прижимайте, прижимайте ее фактами! Иначе мы с вами рискуем застрять здесь, на берегу Янтарного моря, на зиму.

Агния Николаевна опустилась в кресло:

— Не знаю, что еще предпринять...

— Давайте завтра попробуем вместе.

Конвоир ввел Августу Мисавичене, сухую, высокую. Она упрямо сжала тонкие губы, села на стул, выпрямив спину, устремила в окно безучастный взгляд.

Глинская начала ровным голосом:

— Вы напрасно упорствуете, Августа Яновна. Вот, смотрите, заключение научно-технического отдела: «На крышке утюга обнаружены явственные следы золотого песка. Такое золото добывается на прииске «Северный». А утюг этот вам прислал ваш сын полтора месяца назад. Дальше. В доме у вас при обыске также было обнаружено золото. И тоже с того же прииска. Сын ваш, Мисавичус Ионас, арестован, взят с поличным. Пойдем еще дальше. В обнаруженных у вас пяти письмах сына были почти идентичные фразы: «Послал с надежным человеком карасей». В одном — килограмм, в другом — полтора, и так далее. Мы ведь тоже не глупцы, понимаем: к чему вам караси из такой дали, если их и здесь вполне достаточно.