Александр Иванович показывает мне томики из собраний сочинений, которые давались приложениями к «Ниве». Это подарили ему барышни, когда уже после революции переезжали на работу в Москву. Оказывается, они были революционерками, из своих заграничных поездок привозили нелегальную литературу. Они для этого и ездили за границу и однажды попались, были высланы туда совсем, о чем он в ту пору, конечно, не знал. Он думал, что они уехали путешествовать, как обычно.

Эта страничка из истории Райгорода особенно привлекает меня.

В Райгороде с пятого года существовала городская организация РСДРП, куда входили и сестры, о которых рассказывает Александр Иванович. Среди здешних рабочих и солдат гарнизона было много замечательных революционеров-большевиков. Здешние большевики еще до семнадцатого года участвовали в партийных конференциях и съездах, вместе с рабочими и крестьянами всей страны боролись за советскую власть.

Однако в городе нет ни одной улицы, которая носила бы имя местного большевика. Ни на одном доме не встретить мемориальной доски, и никто не мог мне сказать, где собирались подпольные рабочие сходки, где помещался первый Ревком, первый Совет рабочих депутатов…

Странная вещь, но от стариков к молодежи переходит имя здешнего миллионера, владевшего ткацкой фабрикой и построившего для города гимназию, — фабрику и школу, которая помещается в здании гимназии, в просторечии многие называют этим именем. И почти никто не знает, что в доме, где теперь поликлиника, жили две девушки, отказавшиеся от всех удобств богатой жизни ради трудной и опасной работы для блага народа. А имена организаторов забастовок на предприятиях города, имена руководителей первых органов и учреждений рабоче-крестьянской власти известны лишь работникам краеведческого музея, историкам.

Не составляет особенного труда узнать любую подробность из древней истории города — об этом в свое время написано было много книг, по преимуществу местными любителями старины; и многие из этих книг здесь же издавались. И лишь революционная история здешних мест, во всех ее живых подробностях, никем не собирается, не записывается.

Достоин уважения райгородский купец, издавший несколько десятков книг о древностях города, о здешнем сельском хозяйстве и обычаях, составивший подробное описание уезда. И стыдно, что в городе, который стал неизмеримо грамотнее, культурнее, не нашлось людей, какие взяли бы на себя труд написать историю его революционных дел.

Домой я возвращаюсь уже ночью. От асфальта на шоссе тянет теплом, бензином. По временам, ослепляя фарами, проносятся мимо тяжелые грузовики, обдают ветром и летящими из-под колес колючими песчинками.

А на дороге к Ужболу тихо и темно. Здесь ощущаешь прохладу земли. В темноте лежат пустые и холодные осенние поля. Рядом слышится шумное дыхание, похрустывание, — это по ту сторону дорожной канавы, в кустах, пасется отбившаяся от табуна лошадь. Я останавливаюсь возле полосатого шлагбаума, освещенного керосиновым фонарем. В слабом его свете отчетливо видны белые и черные полосы, поблескивающие рельсы, мокрая от росы щебенка полотна… На моих часах без четверти одиннадцать. Едва я миновал второй шлагбаум, как со стороны Васильевского донесся бой часов — одиннадцать. Поторопился тамошний пожарник. Дома в четверть двенадцатого стал вдруг отбивать часы дежурный нашего депо — те же одиннадцать ударов. Этот, должно быть, проспал.

Шесть часов утра. Сквозь запотевшие окна просвечивает солнце. Обильная роса на траве, на деревьях. Земля потемнела от росы. А с крыш так даже каплет. Небо над Ужболом излучает желтый свет.

Та сторона улицы, что напротив, вся в тени.

А на нашей стороне ослепительно сияет пруд у дороги.

Слышно, как у переезда требовательно гудит машина, — шлагбаум опущен, а сторожиху в будке, должно быть, сморило сном. Машина — за нами.

Сегодня я уезжаю из Райгорода. Надолго ли!