Она остановилась.
– И которую, – повторил незнакомец.
– Которую может, я думаю, объяснить только один человек, – сказала Клеменси.
– Кто бы это мог быть? – спросил гость.
– Мистер Мейкль Уарден! – отвечала Клеменси, почти вскрикнувши, и в одно и то же время объясняя мужу, что хотела она ему сказать знаками, и давая знать Уардену, что он узнан.
– Вы помните меня, сэр, – сказала Клеменси, дрожа от внутреннего волнения, – да, я это вижу; помните, ночью, в саду, – я была с нею!
– Да, вы были с нею, – сказал он.
– Да, сэр, – продолжала Клеменси, – да, без всякого сомнения. Это муж мой, с вашего позволения. Бен, душа моя Бен, беги к мисс Грации, беги к мистеру Альфреду, беги куда-нибудь, Бен! Приведи сюда кого-нибудь, скорей!
– Постойте! – сказал Уарден, спокойно становясь между дверью и Бритном. – Что вы хотите сделать?
– Дать знать, что вы здесь, сэр, – отвечала, Клеменси, всплеснув руками, – сказать им, что они могут узнать о ней лично от вас, что она не совсем для них потеряна, что она возвратится домой благословить отца и любящую дочь, – и даже старую служанку свою (она ударила себе в грудь обеими руками), – даже и меня, и дать мне взглянуть на ее милое личико. Беги, Бен, беги! – И она все теснила его к дверям, и мистер Уарден все заслонял ему дорогу, протянув руку, не с сердитым, но с печальным видом.
– Или, может быть, – сказала Клеменси, бросаясь мимо мужа и задевши за Уардена, – может быть, она здесь, с вами. Я это вижу по вас. Дайте на нее взглянуть, сэр. Я ходила за ней, когда она была еще ребенком, на моих глазах она выросла и сделалась первою красавицей во всем околодке. Я знала ее, когда она была невестой мистера Альфреда. Я старалась предостеречь ее, когда вы манили ее с собою. Я знаю, что был старый дом ее, когда она была его душою, и как изменился он, когда она бежала. Дайте мне поговорить с ней!
Он смотрел на нее с состраданием и не без удивления, но ни одним жестом не изъявлял своего согласия.
– Я думаю, – продолжала Клеменси, – она не может знать, как чистосердечно они ее простили, как они ее любят, что за радость была бы для них увидеть ее еще раз! Она, может быть, боится прийти к ним в дом. Может быть, увидевши меня, она будет смелее. Скажите только правду, мистер Уарден: с вами она?
– Нет, – отвечал он, качая головою. Этот ответ, все его приемы, черное платье, это быстрое возвращение при объявленном намерении продолжить пребывание за границей, объяснили все: Мери не было в живых.
Он не отрицал этого; да, ее уже не было! Клеменси упала на стул, прилегла лицом к столу и зарыдала.
В эту минуту вбежал в комнату, едва переводя дух, седой, пожилой джентльмен; он так запыхался, что по голосу едва можно было узнать в нем мистера Снитчея.
– Господи Боже мой, мистер Уарден! – сказал адвокат, отводя его в сторону: – какой ветер… (он поневоле остановился и перевел дух…) занес вас сюда?
– Неблагоприятный, я думаю, – отвечал он. – Если бы вы слышали, что тут сейчас было! Как от меня требовали невозможного! Ч то за тревоги и печаль являются всюду со мною!
– Могу себе вообразить. Только на чем вы пришли сюда, сэр? – спросил Снитчей.
– Как! Почем я знал, кто содержит гостиницу? Послав к вам моего слугу, я вошел сюда, потому что эта гостиница была для меня незнакома; меня, естественно, все, и старое и новое, занимает на этой старой сцене моей жизни; и мне хотелось переговорить с вами вне города, прежде нежели явиться туда. Мне хотелось узнать, как там меня примут. Я вижу по вашим приемам, что вы можете мне сказать это. Если бы не ваша проклятая осторожность, так я уже давно был бы обо всем извещен.
– Осторожность! – повторил адвокат. – Я говорю за себя и Краггса, – покойного (мистер Снитчей посмотрел на ленту на своей шляпе и покачал головой) – можете ли вы осуждать нас, мистер Уарден? Мы с вами условились никогда не касаться более этого предмета, и при том, таким степенным людям, как мы (я тогда же записал ваши слова), нечего вмешиваться в это дело. Осторожность! Когда мистер Краггс сошел в могилу, твердо уверенный…
– Я дал торжественное обещание молчать, пока не возвращусь, когда бы это ни случилось, – прервал его Уарден, – и я сдержал слово.
– Да, сэр, и я повторяю, что и мы были обязаны молчать, – возразил Снитчей. – Этого требовал долг наш в отношении к себе самим и к нашим клиентам, в числе их и к вам, молчаливому, как могила. Не нам было расспрашивать о таком щекотливом предмете. Я кое-что подозревал, сэр, но нет еще и полугода, как я узнал истину, и уверялся, что вы ее потеряли.
– А от кого вы это узнали? – спросил клиент.
– От самого доктора Джеддлера, сэр, который, наконец, добровольно сообщил мне это известие. Он, – и только он один, – знал всю истину, уже несколько лет.
– И вы ее знаете? – сказал Уарден.
– Да, сэр! Знаю даже, что завтра вечером расскажут все сестре ее. Они обещали ей это. А между тем, не угодно ли вам почтить мой дом вашим пребыванием. Ведь дома вас не ждут. Только, во избежание разных затруднений, в случае, если вас узнают, – хоть вы и очень переменились, – я сам, кажется, не узнал бы вас, мистер Уарден, – отобедаем лучше здесь, и пойдем ввечеру. Здесь очень хорошо можно пообедать, и на вашей земле, мимоходом заметить. Я и покойный Краггс обедали тут иногда, и всегда оставались довольны. Мистер Краггс, сэр, – сказал Снитчей, зажмурив глаза на минуту и опять их открыв, – исключен из списка живых слишком рано.
– Боже сохрани, чтобы я не разделял вашего прискорбия, – сказал Уарден, проведя рукою по лбу, – но я теперь точно во сне. Не могу ничего рассудить ясно. Мистер Краггс, – да, мне очень жаль, что мы потеряли мистера Краггса.
Но, говоря это, он смотрел на Клеменси и симпатизировал, казалось, с утешавшим ее Бритном.
– Мистер Краггс, сэр, – заметил Снитчей, – вероятно, нашел, что жить и сохранить жизнь не так легко, как выходило по его теории; иначе он был бы теперь среди нас. Для меня это большая потеря. Он был моя правая рука, правая нога, правое ухо, правый глаз. Без него я калека. Он завещал свою часть в нашей Компании мистрис Краггс, под ведением ее кураторов, опекунов и душеприказчиков. Фирма хранит его имя и до сих пор. Я, как дитя, стараюсь иногда уверить себя, что он еще жив. Заметьте, я говорю за себя и Краггса, – покойного, сэр, покойного, – сказал чувствительный адвокат, развертывая носовой платок.
Мейкль Уарден, наблюдавший все это время Клеменси, обратился к Снитчею, когда тот замолчал, и шепнул ему что-то на ухо.
– А, бедняжка! – сказал Снитчей, качая головою. – Да, она была очень предана Мери. Она была от нее просто без ума. Милая Мери! Бедная Мери! – Утешьтесь, мистрис, теперь вы замужем, как вам известно, Клеменси.
Клеменси только вздохнула и покачала головой.
– Подождите до завтра, – ласково сказал ей адвокат.
– Завтрашний день не воскресит мертвых, мистер, – отвечала Клеменси, всхлипывая.
– Конечно, нет; иначе он воскресил бы мистера Краггса, – продолжал адвокат. – Но он может принести с собою кое-что отрадное, может принести утешение. Подождите до завтра!
И Клеменси согласилась с ним, пожав его руку. Бритн, которого отчаяние жены (это обстоятельство было для него не легче петли) едва не уничтожило, одобрил это мнение. Снитчей и Уарден вошли наверх и скоро завязали там разговор, но так осторожно, что говора их решительно не было слышно в кухне за стуком блюд и тарелок, шипением сковороды, ворчанием кастрюль, монотонным вальсом вертела – с ужасным взвизгиванием при каждом обороте, – и за другими приготовлениями к их обеду.
Следующий день был ясен и тих; нигде осень не пестрела такими очаровательными красками, как в саду доктора. Снег многих зим стаял с этой почвы, и прошумели листья многих лет, с тех пор, как бежала Мери. Опять зазеленели над дверьми каприфолии, деревья бросали на траву мягкую дрожащую тень, ландшафт был спокоен и светел по-прежнему. Но где же была она?
Не здесь, не здесь. Странно было бы видеть ее теперь в этом старом доме, как странно было, в первое время, видеть этот дом без нее. Но в домашнем уголку сидела женщина, сердце которой не расставалось с Мери; Мери жила в ее верной памяти неизменная, юная, полная надежд; ее никто не заменил в этом сердце; а оно принадлежало теперь матери: возле нее играла малютка дочь, – и имя Мери дрожало на нежных губах матери.
