Тому, кто подумает, что теория локализуемости Святого Духа сомнительна, ответим: это как раз самое прочное место наших рассуждений. Не принять его — значит не только не верить в Боговоплощение, которое было строго локальным, но и отвергать таинство Евхаристии. Ведь святыми дарами становятся после Литургии не все хлебы на свете, а только те, которые находились на алтаре, а дарами они становятся потому, что по молитве священника на них нисходит Святой Дух.

Последний пример хорош тем, что позволяет сделать интересное обобщение. Согласно догмату о Евхаристии, освященные на обедне хлеб и вино, оставаясь только по виду хлебом и вином, невидимо становятся также Телом и Кровью Христа. Сомневаться в этом — значит вообще не быть христианином. Но что означает здесь "также"? Как раз то, о чем мы говорили выше: повеяв на предложенные дары, Святой Дух вдувает в них фрагмент потустороннего бытия, в результате чего в пространственном объеме, ограниченном этими дарами, начинают параллельно существовать два нераздельные и неслиянные пространства — здешнее и тамошнее, — и хлеб и вино как бы прорастают в тамошнее пространство, где становятся Телом и Кровью Христовыми. Разумеется, это означает, что в это "прорастание" входит Христос. Никаким физическим датчиком обнаружить это трансцендентальное продолжение невозможно, ибо любой такой датчик реагирует только на материю, — тут нужен прибор, который бы реагировал и на невидимую реальность. Но такой прибор есть — это человеческая душа, — и он отлично регистрирует наличие второй ипостаси Святых Даров. О том, как заметно может измениться человек после причастия, знает каждый воцерковленный верующий.

Так что же такое мироточивая икона? Это такая икона, на которую сошел Святой Дух, благодаря чему в ней открывается как бы дополнительное отделение с нездешней атмосферой, пригодной для пребывания в нем находящихся в Царстве Небесном святых. Соединившись со своим изображением, святой является в иконе таким же живым, каким он был в Царствии, а поэтому может вводить в наш мир вещество того мира, откуда он пришел.

Вернемся к чуду из чудес — Боговоплощению. Третье Лицо Пресвятой Троицы — Святой Дух — Своим сошествием на чрево девы Марии приготовил там жизненное пространство для Второго Лица, куда Оно затем вселилось. В дальнейшем Святой Дух так все время и осенял Собой ту область материального пространства, где находилась плоть Иисуса, — сначала зародышевую клетку, потом эмбрион, а после Рождества — организм мальчика, юноши и, наконец, взрослого мужчины. Поэтому богословы и говорят, что у Него были два естества. В нашем пространстве располагалось человеческое естество, а в созданном Святым Духом параллельном пространстве — Божеское. Если бы Святой Дух ушел, Божественное естество "задохнулось" бы, ибо никакой небесный обитатель, если только он не Святой Дух, не может существовать в материальном мире, и на месте Иисуса Христа остался бы просто Иисус. Но Дух не отступал от Него ни на миг, и в образованной Своим присутствием невидимой полости питал атмосферой Царствия Небесного Бога-Сына в течение тридцати трех лет. Такого масштабного присутствия здесь "неба" не было за всю историю человечества. Поэтому Иоанн Креститель и сказал: "покайтесь, ибо приблизилось Царствие Божие" (Мк. 1,15).

Этим, собственно, все и сказано. Вопрос о чудесах Иисуса нужно ставить противоположно тому, как он обычно ставится: удивляться не тому, что Он совершил много чудес, а тому, что были моменты, когда Он их не совершал. Ведь Он постоянно и сущностно был той сверхгорячей зоной космического "ядерного реактора", где все законы испаряются как дым и откуда чудеса должны бить фонтаном. Но они вылетали из этой страшной зоны лишь отдельными вспышкам. Почему?

Потому, что иначе рядом с Богом-Словом не мог бы существовать человек Иисус — были бы сожжены все законы химии и биологии, по которым развивался и жил его организм. Выращивая радом с Собой человека, Бог сознательным усилием подавлял Свою природную чудотворность. Божественная природа Христа отменяла эти законы, но Его разум и воля вновь предписывали их Иисусу. Но не те, которые управляли человеческими телами раньше, а немного другие. В процессе возмужания Христа как человека, в его лице создавался Им же, как Богом, новозаветный человек, который при желании может спастись. В этом и состояло главное чудо всех времен, сотворенное для нас с вами.

Что же касается других чудес Иисуса, то многие из них были артефактом Его Божественности. Сколько же их было? Апостол Иоанн жаловался: "Многое и другое сотворил Иисус; но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг" (Ин. 21, 25).

Ему виднее — он неотлучно был при Иисусе.

Притчи о Небесном Царствии, составляющие содержание тринадцатой главы Евангелия от Матфея, представляют собой самое известное широкой публике место Нового Завета, и в то же время самое непонятное. А это очень плохое сочетание, поскольку, если что-то хорошо известно, возникает иллюзия, что это и хорошо понятно, и на этом процесс знания останавливается, иногда даже и не начавшись.

Спросите первого попавшегося верующего, что такое притчи о Царствии, и скорее всего вы услышите следующее: это призыв к спасению, разъяснение того, что главной целью человеческой жизни должно быть его обретение. В общем, агитация и пропаганда.

Но всякий агитатор и пропагандист старается говорить как можно понятнее и доходчивее, чтобы его словам вняло как можно большее число людей. А Иисус делает все наоборот: прибегает к иносказаниям, напускает какого-то тумана. Почему же Ему было не сказать обо всем прямо и четко, не разжевать и не положить в рот, если Его цель состояла в наборе максимума Своих последователей, в вербовке максимума душ?

Эта несообразность свидетельствует о том, что мы совершенно неправильно понимаем суть дела спасения, а значит, и не можем успешно спасаться. Но ведь спастись — это важнее всего остального, значит, нам необходимо во что бы то ни стало разобраться в этом парадоксе и ответить на вопрос, почему притчи?

Между прочим, ученики именно об этом и спросили Иисуса, так что никаких домыслов мы можем не строить. Спросили и получили однозначный ответ. Но мы, читая Евангелие, почему-то всегда пропускаем его мимо ушей, будто это что-то второстепенное, сказанное просто для гладкости речи. А в нем-то все и раскрывается. Давайте же вслушаемся в ответ Иисуса внимательно.

"Для чего притчами говоришь им? Он сказал им в ответ: дня того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано, ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет" (Мф. 13, 10).

Что это означает? Слова сии звучат для нас странно и даже пугающе. Настолько пугающе, что мы подсознательно не хотим в них вдумываться, инстинктивно чувствуя в них что-то неожиданно жестокое, к чему мы не готовы. Нам хочется отмахнуться от них, поскорее перейти к следующим фразам. Сквозь эти слова просвечивает совсем не тот образ Христа, к которому мы приучены, и мы предпочитаем не менять его и оставить все как есть. Но считать Христа не Тем, Кто Он есть на самом деле, значит, не быть христианином. Так что вдуматься все-таки надо.

Как бы это ни расходилось с общепринятыми представлениями об Иисусе, как проповеднике и вербовщике, факт остается фактом: Он специально говорил так, что Его трудно было понять. Он пользовался особым языком, к которому надо было иметь ключ, я давал затем ключ только тем Своим ученикам, которых готовил к апостольскому служению. Они с трудом осваивали этот ключ, так что Иисусу приходилось проводить с ними повторные тренировки. Один раз Он учил их на примере притчи о сеятеле, другой раз на примере притчи о плевелах, и оба раза делал это скрытно от остального народа. "Сеятеля" стал объяснять лишь тогда, когда они "приступили к Нему", то есть подошли настолько близко, что можно было говорить только им, понижая голос, а "Плевелы" вообще растолковал после того, как "отпустил народ" и вошел с учениками в дом. [1]