В Розуотере царила паника. И как ни старался Элиот разуверить своих подопечных, они не сомневались, что он покидает их навсегда.

На улице зашлись лаем собаки. Они со всех сторон сбегались к пожарному управлению, чтобы приветствовать своего любимца Делберта Пича — известного на весь город пьяницу. Его упорные старания потерять человеческий облик и особачиться вызывали у них бурный восторг. Пич ввалился в дом, где помещалась контора Элиота, захлопнул дверь перед носом своих лучших друзей и начал взбираться по лестнице, распевая во все горло.

— Надумаете вы сюда возвращаться или нет, мистер Розуотер, вот вам подарочек на дорогу — хорошая новость!

— Что же это за новость, мистер Пич?

— Десять минут назад я бросил пить. Завязал навсегда. Вот какой у меня для вас подарок!

У края тротуара под окнами Элиота остановился черный «крайслер» модели «Империал» с шофером за рулем. Шофер распахнул заднюю дверцу. С трудом разминая старые кости, из машины вылез Листер Эймс Розуотер, сенатор от штата Индиана. Его никто не встречал.

Кряхтя, он стал подниматься по лестнице. В прежние дни столь унизительное карабканье было не в его стиле. Сенатор ужасно постарел и хотел, чтоб все видели, как он ужасно постарел. Он постучался в дверь конторы Элиота, чего почти никто никогда не делал, и осведомился, можно ли войти. Элиот, все еще в длинных, сохранившихся у него со времен войны, памятных кальсонах, бросился к отцу и обнял его.

— Отец! Вот приятная неожиданность!

— Явиться сюда мне было нелегко.

— Но, надеюсь, ты не сомневался, что здесь тебе будут рады.

— Смотреть не могу на этот развал.

— Что ты, здесь сейчас куда лучше, чем неделю назад.

— Вот как?

— Неделю назад у нас была генеральная уборка, перевернули весь дом сверху донизу.

Сенатор поморщился и поддел носком ботинка жестянку от пива.

— Надеюсь, не ради меня? В конце концов, если я считаю, что здесь рассадник холеры, это не причина, чтоб и ты так считал. — Он говорил спокойно и тихо.

— Ты ведь знаком с Делбертом Пичем?

— Слышал о нем, — кивнул сенатор. — Здравствуйте, мистер Пич. Я, разумеется, знаю о ваших военных подвигах. Дважды дезертировали, не так ли? А то и трижды?

Пич промямлил, что никогда не служил в армии, — в присутствии такой важной особы он весь сжался и поскучнел.

— Ну, значит, то был ваш отец. Прошу извинения! Трудно сказать, какого человек возраста, если он не бреется и не моется.

Пич молча согласился с предположением, что его отец дезертировал трижды.

— Нельзя ли нам на несколько минут остаться вдвоем, — обратился сенатор к Элиоту, — или это идет вразрез с твоим представлением о том, сколь открытым и дружелюбным должно быть современное общество?

— Я ухожу, — объявил Пич, — сам вижу, когда я лишний.

— Полагаю, что возможности этому научиться у вас были богатейшие.

Пич, прошаркавший к дверям, оглянулся на этот выпад и даже сам удивился, как до него вдруг дошло, что его оскорбляют.

— Человеку, который зависит от голосов простых людей, сенатор, не следует говорить этим людям гадости!

— Человеку, не просыхающему от пьянства, мистер Пич, следует знать, что пьянчуг не подпускают к избирательным урнам.

— А я вот голосовал! — Это было явное вранье.

— Если вы голосовали, так, наверно, за меня… Большинство отдает свои голоса за меня, хотя я никогда в жизни с жителями Индианы не заигрывал, даже во время войны. А знаете, почему они голосуют за меня? Да потому, что в каждом американце, пусть он даже вконец опустился, сидит такой же костлявый и гнусавый старый зануда, как я, и еще больше, чем я, ненавидит жуликов и слюнтяев.

— Ну, привет, отец. Вот уж не ожидал тебя увидеть! Приятный сюрприз. Выглядишь великолепно.

— А чувствую себя прескверно. И новости у меня скверные. Решил, что лучше мне самому тебе о них сообщить.

Элиот озабоченно нахмурился:

— Когда у тебя в последний раз был стул?

— О чем ты говоришь?

— Прости, пожалуйста.

— Я приехал не за слабительным. Судя по анализам, желудок у меня перестал работать нормально с тех пор, как был отвергнут законопроект о возрождении нации. Но я здесь совсем не поэтому.

— А сам сказал, что все очень скверно.

— Ну и что?

— Обычно, когда ко мне обращаются с такими жалобами, то в девяти случаев из десяти оказывается: всему причиной запор.

— Сейчас я скажу тебе, в чем дело, и тогда посмотрим, взбодрит ли тебя слабительное. Молодой адвокат, который работал у Мак-Аллистера, Робжента, Рида и Maк-Ги и имел свободный доступ ко всем твоим личным бумагам, дал деру. Его наняли Розуотеры из Род-Айленда. Они собираются загнать тебя в суд. Хотят доказать, что ты сумасшедший.

Взревел будильник. Элиот подхватил часы и направился в красной кнопке на стене. Он сосредоточенно следил за ходом секундной стрелки. Губы его шевелились, он отсчитывал секунды. Вытянув средний палец левой руки, он нацелился, ткнул им в кнопку и привел в действие пожарную сирену — самую пронзительную во всем Западном полушарии.

Душераздирающий рев отшвырнул сенатора к стене, он скорчился и зажал руками уши. В Новой Амброзии, за семь миль от конторы Элиота, собака взвилась с места и стала носиться кругами, порываясь ухватить себя за хвост. В пилгородской кофейне какой-то приезжий опрокинул кофе и облил себя и хозяина с головы до ног. В салоне «Красота» со стокилограммовой Беллой сделался легкий сердечный приступ. А окружные остряки останавливались, чтобы повторить бородатую и далекую от истины шутку про начальника пожарной дружины Чарли Уормергрема, открывшего страховую контору рядом с пожарным управлением: «Ноди, так перепугался, что чуть не свалился со своей секретарши».

Элиот отпустил кнопку. Горластая сирена захлебнулась собственным ревом и перешла на безостановочное гортанное бормотание: брл, брл, брл.

Никакого пожара не было. Просто в Розуотере наступил полдень.

— Ну и сумасшедший дом! — скорбно вздохнул сенатор и медленно выпрямился. — А позабыл все, что хотел сказать.

— Может, оно я к лучшему.

— Ты слышал, что я сказал насчет этих негодяев из Род-Айленда?

— Слышал.

— Ну и что?

— Огорчительно я страшно, — вздохнул Элиот, попытался выжать горькую улыбку, но ничего не вышло. — Я все надеялся, что доказывать никогда не потребуется. Кому какая разница — нормален я или нет?

— Ты сам сомневаешься, нормален ли?

— Конечно, сомневаюсь.

— С каких это пор?

Элиот округлил глаза, подыскивая честный ответ.

— Да лет, наверно, с десяти.

— Ты, конечно, шутишь!

— Приятно, что ты ничего не замечал.

— Ты был такой крепкий, разумный малыш.

— Правда? — Элиот растроганно заинтересовался, каким он был в детстве, с удовольствием слушал бы дальше и не думал о мрачных тенях, обступивших его.

— Жалею только, что мм возили тебя сюда.

— А мне здесь нравилось. И сейчас нравится, — с мечтательным видом признался Элиот.

Сенатор слегка расставил ноги, стараясь обрести устойчивость перед тем как нанести сыну удар.

— Возможно, мой мальчик. Но пора тебе уехать отсюда. Уехать навсегда.

— Навсегда? — отозвался Элиот изумленно.

— С твоей жизнью здесь покончено. Когда-то это должно было случиться. И на том спасибо этим негодяям из Род-Айленда, из-за них тебе придется уехать — и уехать немедленно.

— Они-то тут при чем?

— А как ты докажешь свою нормальность на таком вот фоне?

Элиот огляделся, но ничего примечательного не обнаружил.

— А что, разве здесь что-то не так?

— Ты сам отлично все понимаешь.

Элиот медленно покачал головой.

— Знал бы ты, отец, до чего мне все непонятно!

— Да во всем мире не найти второго такого заведения. Если б перенести все это на сцену да, по замыслу драматурга, поднять занавес, когда на сцене никого нет, зрители все извертятся, пока не узнают, что за немыслимый псих тут обитает.