Для охоты мне была отдана молодая четырехлетняя кобыла, не понравившаяся мне с первого взгляда.

Элоиза восторженно восхваляла родительский подарок, а я с нарастающей паникой наблюдала, как ходят мышцы под блестящей шкурой. Лошадь была сильна. Лошадь была вынослива. Но с каким бы удовольствием я забралась бы в крытую повозку, предназначенную для дам преклонного возраста!

К сожалению, родители проявили несвойственную им жестокость, категорично настояв на моем участии в охоте, едва не завершившейся столь же печально, как и предшествующая ей…

Охота была в разгаре. Где-то впереди мчалась, преследуемая собаками лисица, уводя за собой разгоряченных лордов и леди, чей лоск и блеск на время сменились лихорадочным возбуждением, оказавшимся чуждым нервно теребящей поводья мне.

Возможно, когда-то эта забава приносила мне удовольствие, и я испытывала азарт, подобный тому, что вел вперед благородное общество…

Сейчас же было недоумение и страх перед животным, на спине которого я оказалась волей злых родителей.

Лошадь злилась, сердито дергая лобастой головой, нетерпеливо пританцовывала, всхрапывала, беспокойно охаживая бока гладко вычесанным хвостом, стремясь присоединиться к своим сородичам, уже мчащимся вперед — туда, где задыхалась от быстрого бега несчастная лисица, и захлебывались лаем своры гончих и борзых.

Я же лишь туже натягивала поводья, заставляя возвращаться к шагу.

Кобыла сердито фыркала, беспокойно прядая ушами, но подчинялась моим дрожащим рукам, неторопливо бредя по истоптанной молодой траве, явственно осознавая, как неуютно чувствует себя её всадница, нервно оглядывающаяся по сторонам.

Вдалеке раздались обиженно-сконфуженным взвизги псов, кажется, потерявших свою добычу.

— Спасибо тебе, Богиня! — С чувством произнесла я… а в следующий миг под ноги моей кобыле, метнулась грязно-рыжая тень, опрометью перебежавшая нам дорогу и скрывшаяся в перелеске, не обращая внимания ни на вставшую на дыбы кобылу, ни на меня, в тщетной попытке перенести свой вес вперед, заставляя тем самым встать на оторвавшиеся от земли ноги с отчаянным писком припавшую к лошадиной шее.

Кобыла подчинилась, но уже в следующий миг, подчиняясь каким-то своим, лошадиным мыслям перешла на рысь, устремившись в лес, следом за запоздало узнанной мной лисой.

— Тпру! — Отчаянно провыла я, натягивая поводья, но животное уже не подчинялось, унося меня все дальше от знакомых троп.

Молодой, нежно-зеленый перелесок сменился стволами вековых сосен, пушистые лапы качались над головой, цепляясь за растрепанные волосы, стихли человеческие голоса и лай обманутых собак, а кобыла все бежала вперед, невесть как лавируя меж стволов.

Я уже не тянула поводья, вспомнив поучения Элоизы — ждала, когда животное успокоится. А та все бежала вперед, не обращая внимания на хлещущие по нежной морде ветки.

Спас меня бурелом, словно по волшебству выросший на моем пути. Обомшелые стволы поваленных бурей деревьев, ветви, обвитые зелеными путами молодого вьюна, невесть как оказавшегося в непролазной чаще, окружали нас с трех сторон, словно отделяя человеческие владения от земель лесных хозяев.

Старые служанки рассказывали, что за такими лесными крепостными стенами начинаются владения древних духов, жестоких, как и мир, породивший их…

Говорили, что в незапамятные времена им повелевала сама богиня, по ночам спуская на нечестивцев и душегубов. Рассказывали о целых поселениях разрушенных ими по её воле. Но с тех пор прошли века, и слуги её одичали, превратившись в обычных зверей.

Так говорила мать, услышавшая однажды, как Элоиза рассказывает мне истории о древних временах. А старая нянька, лишь поджала потрескавшиеся губы, да покачала головой — она свято верила, что духи — неизменны и лишь затаились, ожидая возвращение своей хозяйки.

Она умерла на рассвете полгода назад — тихо и спокойно. Прилегла на ночь, заботливо свернув цветастый платочек, да так и не проснулась…

А её слова, произносимые тихим, бесцветным голосом вдруг пробудились в моей памяти, и торопливо соскочившая с лошадиной спины я, нервно оглядывалась, словно наяву видя, как оживают тени, таящиеся во мраке чащи и с жадностью тянуться ко мне и нервно оглядывающейся кобыле.

И лес словно чувствовал мой страх, наполняясь звуками. Скрипел валежник, стонали старые стволы — даже свет померк в этом странном месте, куда привезла меня тяжело дышащая кобыла, охарактеризованная родителями как спокойная и ласковая.

К сожалению, ей, видимо, было неведомо мнение собственных хозяев, а потому дурное животное, словно уловило мои мысли, затрясло головой, зафыркало, попятилось было назад, но поняв тщетность своих попыток, и вовсе попыталось вновь встать на дыбы. Однако на этот раз попытка саботажа была пресечена на корню, повисшей на влажной голове мной, зашипевшей на явно испуганную кобылу:

— Тише глупая, тише! Тпру! Ты же спокойная и ласковая, вот и веди себя… — Журила я пытавшуюся высвободиться животину, пока мое внимание не привлек тихий треск ломающихся сучков, доносящийся откуда-то из-за моей спины. Увлеченная оглаживанием горячей, мокрой от пота шеи, я неловко оглянулась через плечо, не прекращая успокаивать фыркавшее и пританцовывающее животное.

Словно в страшной сказке взгляд моих глаз пробежал по серым лапам, на миг, будто запутался в рыже-серой густой шерсти широкой груди, пока не остановился на любопытной морде, так похожей на собачью… с которой карими звездами сияли хищные, совсем не собачьи глаза.

— Волк… — Невесть зачем и кому, обреченно объявила я, судорожно вцепившись в повод. Отчаянно взвизгнула, подтверждая правоту моих слов кобыла, а в следующий миг на погруженную в сумрак полянку ворвались два недовольно фыркающих зверя, кажущиеся такими же яркими, как и их хозяева, в мгновение ока спрыгнувшие на покрытую ковром опавших сосновых иголок землю и устремившиеся ко мне.

— Вира! — Испуганно воскликнул Светоч, в считанные секунды оказавшийся рядом. Я же лишь всхлипнула, чувствуя его горячие пальцы на собственных плечах, заглядывая в тревожные, невозможно синие глаза и боясь поверить, что мои мучения закончены.

Сейчас Светоч действительно напоминал солнечный луч, ворвавшийся в темное царство.

Беловолосый граф тяжело дышал, иссиня-черная лента стягивающая его волосы пропала, видимо, оброненная во время скачки, в то время как моя собственная, отданная Заку ленточка мелькала перед глазами все время пока рыжий граф разжимал мои пальцы, завладевая поводьями, плеснув вышитыми краями, когда он отводил в сторону, жалобно заржавшую кобылу.

Отчего-то именно вид такой знакомой и простой полоски ткани произвел на меня самое сильное впечатление, заставив зарыдать, наконец поверив, что я уже ни одна, что мои графы пришли, не бросили.

Всхлипывая, я уткнулась лицом в грудь обомлевшего Светоча, выплескивая страх, от безумной скачки и внезапного одиночества, через слезы:

— Лиса… Там… а она как побежит, а я… Волк… — Бессвязно лепетала я, однако нерешительно обнявший меня Светоч, кажется понял, и зашептал, прижимая к себе:

— Тише, тише… Мы здесь, мы рядом, ты не одна. Ты никогда больше не будешь одна, слышишь? — Пытался он успокоить меня. Слез было неожиданно много. Давно закончились все слова, а они все лились нескончаемым потоком, мгновенно впитываясь в беленый лён рубашки беловолосого лорда. Но тот не делал попыток отстраниться, словно и не смущала его такая двойственная ситуация. Мое поведение было недопустимым для леди. Но сейчас мне было неважно чужое порицание или негодование родителей — лишь теплые ладони и ласковый голос, вырывающий из объятий пережитого ужаса…

И я плакала, неловко обнимая ставшего вдруг таким родным мужчину, сбивчиво рассказывая и о страшных историях, и о глупой охоте, и о жестоких родителях, а тот только молчал, опустив голову на мое правое плечо, щекоча шею тяжелым горячим дыханием…

Конец этой гротескной идиллии положил Зак.