— Как? — Так же шепотом возмутилась сестра. — Ты не пойдешь с нами?
— Нет. — Отрезала я, пробормотав скорее для самой себя, нежели для нахмурившейся Элоизы. — Думаю, на сегодня мне достаточно лошадей и всего, что с ними связано.
Несколько секунд та смотрела на меня с непониманием, пока взгляд разом потемневших глаз не остановился где-то у моих скрещенных у груди рук.
— Вира… — прошептала Элоиза, сжимая кулаки. — Так ты…
— Потом! Уводи их, живо. И постарайся, чтобы вас не заметили! — Проследив за её взглядом и осознав, что таки выдала себя, неосознанным жестом накрыв запястья чуть подрагивающими ладонями, шикнула я, подталкивая сестру в спину. А та и не сопротивлялась, послушно зашагав к выходу, обернувшись лишь у дверей, бросив на меня короткий печальный взгляд. Я же лишь покачала головой, наблюдая, как быстро зашагала прочь сестра, не обращая внимания на окликающих её лордов.
— И что мне с ней делать? — Вздохнула я. Вопрос был скорее риторическим, не подразумевая даже иного слушателя, нежели безмолвные стены. Однако мне ответили. Склонившийся над яслями жеребец Светоча неожиданно поднял белую, будто первый снег морду и тяжело, почти по человечески вздохнул, бросив быстрый взгляд на своего рыжего соседа. А затем вытянул длинную лебединую шею и мягко прихватил меня губами за край рукава.
Не знаю, привлек ли его цвет моего платья или же благородное животное уловило печальные интонации, но уже через миг, подобрав пышные юбки, я уже выбегала из конюшни, испуганная едва ли не больше, нежели в тот миг, когда пальцы его хозяина коснулись моей щеки.
Остановиться я смогла, лишь у входа в оранжереи, где и застыла, тяжело привалившись к двери. Дрожали руки, горела грудь, безжалостно отвечая на непривычную телу нагрузку, я же остервенело терла рукав, словно стремясь прогнать звериный запах, столь отчетливо щекочущий ноздри. Некоторое время стояла у двери, цепляясь за неё, будто за последнюю опору в своей разрушающейся жизни. А затем все же нашла в себе силы миновать усыпанную привезенными с самого берега океана камешками дорожку, в изнеможении опустившись на ближайшую скамью, будто свитой окруженную розовыми кустами.
Ничто в нашей жизни не проходит бесследно. Солнце приносит засуху, дождь — наводнение, а моё падение обернулось диким, неконтролируемым страхом перед лошадьми. С момента как на мой рассудок опустилась тьма, животные эти перестали привлекать мои восхищенные взгляды, кажась уже не прекраснейшими из созданий, населяющих наши земли, но вестниками беспощадного безумия — столь частого моего спутника, разделяющего со мной ночные часы. Казалось, не было силы, способной заставить меня приблизится к кажущимся такими опасными животным. Что уж говорить о конюшне — месте, где лошадиным духом был пропитан сам воздух.
Но вот пришли они — и сам мой мир рухнул. А может, лишь зародился, пугая меня всем тем, что было сокрыто и недоступно ранее. И я не знала — боюсь ли я этого нового мира, предпочитая серость обыденности, или же не желаю отпускать, однажды впустив в свое сердце…
А в небе цвела весна, такая же юная как и чувства, растущие в моей груди. В зените застыл шар высокого, кажущегося невыносимо ярким после серой мглы зимнего дня солнца, полноводной рекой затапливающего истосковавшиеся по его обжигающим поцелуям земли. Золотые лучи играли на круглых камнях дорожки, ластились к молодой листве, так похожие на эти хрупкие зеленые бутоны, готовые распахнуться навстречу лучам нежным ярко-алым лепесткам. Поддавшись их кроткому очарованию, я неосмотрительно коснулась ближайшего стебля, о чем пожалела уже через миг. Запамятав о таящейся под изумрудными листьями опасности я сжала его, будто желая подержать юное растение, чтобы тут же вскрикнуть, отдернув руку, и торопливо стянула перчатку, расстроено рассматривая пораненную ладонь, по белой поверхности которой уже бежали вниз алые дорожки крови.
Несколько мгновений я сидела, даже не дыша, молча наблюдая, как сбегают к запястью красные капли, грозя запятнать изумрудную ткань платья, но за мгновение до того, как первые капли сорвались в свой краткий полёт, на мои колени легла тень, а руку сжала загорелая ладонь.
— Что с тобой? — Испуганно спросил её обладатель, невесть как оказываясь рядом.
Я же молча смотрела на него, впервые получив возможность рассмотреть моего лорда при свете дня. Не знаю, существовали ли в мире слова, способные описать красоту Светоча.
Выразить этот упрямый тяжелый подбородок и четко очерченные скулы, высокий лоб и голубые, будто вешнее небо глаза в обрамлении длинных густых ресниц, таких же светлых, как и его волосы, золотистым водопадом разметавшиеся по плечам.
Казалось, беловолосый лорд светится изнутри неземным теплым светом, затмевающим и свет солнца. Лучилась кожа и волосы, сияли глаза, заставляя забыть не только о боли, но и осторожности, вернувшейся в миг, когда склонившийся над моей ладонью Светоч выудил откуда-то белоснежный платок, торопливо перевязывая пораненную руку.
— Как же ты так?.. Не на минуту оставить нельзя… — С досадой бормотал он, вытирая кровавую дорожку, тянущуюся к моему запястью. Осознав, чем грозит мне её исчезновение, я попыталась высвободить руку, но — поздно. Теплые пальцы пробежали по коже, обнажая две короткие узкие полоски застарелых шрамов. А в следующий миг руки, столь нежно сжимающие моё запястье, будто закаменели. — Что это?.. — Спросил он, пытаясь заглянуть мне в глаза. — Вира, что это?
Я же молчала, пытаясь не встречаться взглядом со Светочем. Видимо, понял моё стремление и он, ибо спустя несколько вздохов, пальцы правой руки графа освободили моё запястье, моментально сжавшись на подбородке, буквально разворачивая моё лицо к своему владельцу.
— Эльвира?.. — Требовательно окликнул он, не замечая моего смущения, залившего щеки и шею багряным румянцем. — Откуда эти порезы?
— Я - меланхолик. — Поняв, что единственный способ освободиться — ответить, тихо призналась я. И видя непонимание в синих глазах, пояснила, пытаясь отвести глаза. — Моя печень полна черной желчи, которая сгущает кровь, принося невыносимые страдания. Родители привозили врачевателя из самой столицы. Он говорил, что, пуская кровь — прогоняет болезнь…[4] — Вздохнула я, вспоминая месяцы, запечатленные в моей памяти как самые ужасные и страшные в моей жизни. Привезенный отцом лекарь считался истинным мастером своего дела, но всё его мастерство в моих глазах не искупало его жестокости.
На протяжении трех невыносимо долгих месяцев длилось его лечение, пока окончательно не ослабевшая от потери крови и постоянного головокружения[5] я едва не захлебнулась, не обнаружив в себе сил даже на то, чтобы задержать дыхание. Испуганные родители выгнали оскорбленного эскулапа, а тот заявил, что меланхолия моя неисцелима, а сама я обречена, доживая последние месяцы…
— Безумие. — Тихо прошептал Светоч, неожиданно вновь склонившись над моим запястьем. — Это же сумасшествие… Почему они допустили это?..
— Они заботятся обо мне. — Каким-то внутренним чутьем, осознав, что речь идет о родителях, покачала головой я. А в следующий миг горячие губы скользнули по тонким шрамам, заставляя меня дернуться, испуганно рассматривая склоненный над моей дергающейся в тщетной попытке освободиться рукой золотистый затылок.
— Лорд! — Видя, что тот не собирается ни отпускать мою руку, ни отрывать от неё жгущих каленым железом губ, взмолилась я. И, о чудо, сильные пальцы дрогнули, выпуская меня из мягкого плена, а распрямившийся Светоч улыбнулся, наблюдая за немедленно отодвинувшейся мной, торопливо натягивающей перчатки.
— Прости, нам действительно тяжело соблюдать все эти глупые правила, когда дело касается тебя. Но мы стараемся. Правда. Просто получается… не всегда. Может, из-за того, что прошло слишком много времени, вот мы и не можем сдержать себя. Впрочем, ты для нас — нераскрытая загадка. Сперва нам казалось, что мы что-то делаем не так, а сейчас всё совсем запуталось… — Устало говорил он, перебирая пальцы невесть как вновь оказавшейся в его ладони рукой. — А всё оказалось так просто и… так тяжело. Та охота… она была около полутора — двух лет назад?
