Катя спокойно сидела в санках, закутанная в тёплое одеяло. Я выбирал самые снежные, никем не тронутые места, как вдруг услышал за спиной голос Катиной бабушки:

— Эй, дедуля! Что ж ты так! Аккуратней надо! Катя упала!

Я резко обернулся и увидел Катю, ничком лежащую в снегу!

Чувствуя свою вину, я кинулся к Кате, поднял её, отряхнул с неё снег, усадил в санки, поправил одеяло и тронулся в путь.

Однако не успел я сделать и пару шагов, как тот же голос снова остановил меня. Катя снова лежала в снегу!

Как же так! Я ведь старался осторожно везти санки, так, чтобы они не переворачивались, чтобы Катя не упала в снег.

Совершенно сбитый с толку, я молча поднял Катю, так же молча отряхнул с неё снег, усадил в санки и решил проявить максимум внимания и аккуратности.

И вот, сделав первые пару шагов, я неожиданно для Кати обернулся, и увидел, а вместе со мной увидели и бабушка, и мама, и папа Кати, как наша девочка совершенно сознательно клонится набок, да так, чтобы санки перевернулись, и вываливается в снег!

— Катя упала! — озорно и задорно сообщила она мне.

— Катя! Катя! — кинулся я к ней. — Ах ты, разбойник!

Я стал поднимать её, а она, вырываясь из моих рук, ещё глубже зарывалась в чистый пушистый снег, и ни в какую не хотела подниматься.

Дома сушили всё: варежки, шапку, шубку, тёплые штанишки, носочки, да, пожалуй, и саму Катю сушить надо было.

Укладываясь спать, Катя сняла свои красивые разноцветные шерстяные носочки, связанные ей бабушкой.

Утром эти носочки искали всей семьёй!

— Катя, — каждый спрашивал её, — куда ты дела свои носочки?

— На пол положила, — невозмутимо отвечала Катя.

Мама и папа, бабушка и дедушка заглядывали под кровати, под шкафы, под столы, под диваны и даже в кладовую заглянули. Носочков нигде не было. 

— Где же твои носочки, Катя?

— На пол положила.

Когда все устали от безнадёжных поисков, искать носочки перестали.

Наступил вечер и папа возобновил поиск пропавших носочков, а Катя постоянно крутилась перед ним и мешала ему.

— Катя, отойди, не мешай мне! — сердился папа.

— Я тоже ищу, — кротко отвечала Катя. Носочки как сквозь землю провалились! Они

не находились нигде. Вскоре и Кате надоело искать их, и она, ложась на бабушкину постель, сказала: — Всё! Я лежу! Бог с ними!

Папа нашёл носочки. За швейной машинкой! Во истину их там не должно было быть, но они были именно там!

Весеннее солнце согрело землю, высушило после лёгкого дождичка асфальт, отчего он стал совершенно чистым, и звонкоголосая детвора большого многоэтажного дома высыпала на тротуар.

В руках мальчиков и девочек оказались, невесть откуда взявшиеся, разноцветные мелки.

Шумно, весело рисовали дети на тротуаре, кому что вздумается. Девочки в первую очередь рисовали нарядных и, как им казалось, необыкновенно красивых принцесс, а потом уже солнышко, домики, цветы. Мальчики рисовали технику: машины, танки, самолёты.

— Мама, и я хочу рисовать, — дёрнула Катя маму за руку. Катя с мамой возвращалась из детского садика.

— Хорошо, Катя, будешь рисовать, только не здесь.

— Не здесь? А где?

— Дома.

— Дома? — переспросила Катя.

— Да, дома… на полу.

— На полу? — удивилась Катя.

— На полу, — подтвердила мама.

И едва они вошли в квартиру, как Катя мигом сбросила с себя лёгкую шапочку, весеннее пальтишко и туфельки.

— Ну, где же мне рисовать? — нетерпение охватило Катю.

— Вот здесь. — Мама убрала с пола ковровую дорожку, протёрла пол влажной тряпочкой, вытерла его насухо и только после этого дала Кате белый мелок.

Не медля ни минуты, Катя с упоением приступила к рисованию. Мелок послушно вычерчивал замысловатые и беспорядочные линии, какие только выводила Катина рука. Уголок пола, выделенный мамой для рисования, оказался густо исчерченным вдоль и поперёк.

— Мама, я рисую! — неоднократно повторяла довольная собой Катя.

Мама подошла, посмотрела — посмотрела и спросила:

— Ты кто, Катя? Репин?

— Нет, не Репин! — ответила Катя, не прерывая своего занятия.

— А кто же ты? Пикассо?

— Да! Пикассо! — широко улыбнулась Катя. Она пока ещё совершенно не знает, кто такие Репин и Пикассо.

Катя подошла к моему рабочему столу, увидела беспорядочный ворох исписанных мной бумаг и, укоризненно покачав головой, сказала:

— Дедушка! Ты когда наконец перестанешь работать?

— Никогда, наверное, Катя, — обречённо вздохнул я. — Никогда. Мне так много надо работать, а времени совершенно не хватает. Вот сейчас я пишу о тебе, а ещё надо о других написать.

— О тётях и дядях?

— Да, Катя, о тётях и дядях.

— Дедушка, давай вместе работать!

— Давай! — охотно согласился я.

Катя мигом уселась ко мне на колени, взяла мою ручку и чистый лист бумаги.

— Ну? — спросила она. — Что писать будем?

— Как «что»?

— Да! Что?

— Я о ком пишу?

— О ком? — переспросила она, хитро улыбаясь и сощурив свои голубые глазки.

— Я пишу о Кате.

— Нет! — решительно заявила Катя. — Давай сочинять стихи. Давай?

— Что-что? — удивился я. — Стихи?

— Да! Стихи!

— Ну, хорошо! Давай сочинять стихи, — согласился я. — Начинай.

— М-м-м… — Катя повернулась ко мне и виновато произнесла, — а я не умею.

— Как это «не умею»? — засмеялся я.

— Так вот, не умею, — глазки Кати сделались грустными.

— Ну, ты скажи хоть что-нибудь.

— Что сказать «что-нибудь»?

— Ну, скажи, например, бу-бу-бу, бу-бу, бу-бу…

— А дальше? — встрепенулась Катя и её глазки заблестели.

— Домовой залез в трубу…

— Ха-ха-ха… — залилась Катя звонким смехом, — а дальше?

Я замешкался, не зная, что должно быть дальше?

— Ну же, дедушка! — тормошила меня Катя.

— А у кошки хвост трубой… — выпалил я.

— А у кошки хвост трубой, — звонко смеясь, повторила Катя, — хвост трубой…. а дальше?

— Не знаю, Катя, не знаю! — и немного подумав, предложил ей, — давай так напишем: «Здравствуй…»

— …милый домовой! — закончила Катя фразу.

— Знаешь, Катя, милых домовых, может быть, и не бывает.

— А какие же они, домовые, бывают?

— Может быть, добрые?

— Добрые?

— Да, добрые.

— Ну, значит будет так: «Здравствуй, добрый домовой!»

Зная, что плодовые косточковые деревья можно обрезать и в пору цветения, и в пору созревания плодов, я в разгар лета решил удалить на вишне подсохшие веточки и несколько разрядить её крону.

Но едва я прикоснулся садовой пилой к дереву, как за моей спиной раздался громкий крик:

— Дедушка! Нельзя дерево резать! Да-а-а! Ему же больно! Нам воспитательница в садике говорила! Нельзя дерево резать! — большие голубые глазки Кати округлились и сделались ещё больше.

Что делать? Не подрывать же авторитет воспитательницы и самому не падать же в глазах четырёхлетней Кати?

— Да, Катя, — сказал я, — нельзя дерево резать, — и отложил пилу в сторону.