Пока он раздумывал, вернулась Люба. И Андрей облегченно вздохнул.
— Перепугался? — спросила она. И улыбнулась.
— Не очень, — ответил он. А у самого зубы стучали от страха. Но страх этот был вызван не тем, что случилось с Князем, а тем, что он чуть не украл деньги.
— Пройдет, — сказала Люба. — Сейчас приберемся и будем с тобой пить чай.
— Он опьянел?
— Что ты. Он может бочку выпить. Нездоров он, Андрей. Ему вообще нельзя пить. И притворяется еще немного. А ты… — Она внимательно посмотрела на него. В глазах ее, показалось Андрею, была дикая тоска.
— У меня мама… — пробормотал Андрей. — Она тоже была больная…
— Она что, умерла?
— Повесилась.
— Прости. — Люба погладила его, и он почувствовал, как внутри задрожало все. — Лучше бы тебе не встречаться с ним, — вздохнула она. — Мальчик ты еще совсем. Хочешь, уходи?.. Уходи, пока он не в себе. Можешь деньги взять себе. Паша не заметит, он забыл про них.
— А вы? — почему-то спросил Андрей.
— Что я?.. Я дома, мне некуда идти. И мама больная лежит.
— И мне некуда, — сказал Андрей. Он понимал, что упускает последний, может быть, шанс, но уйти не мог. Да и все равно далеко не уйдешь. И еще ему было жалко оставлять Любу. Он даже подумал, что вот если бы вместе с ней…
Вдруг распахнулась дверь, и, чуть пошатываясь, вошел Князь. Он вполне осмысленным взглядом обвел комнату, задержал взгляд на Андрее, нахмурился, как бы вспоминая что-то, подошел к столу и сел.
— Свалили?.. Ну а ты как, племяш, жив? Правильно, надо жить. Налей-ка мне, Любаша. Хреново что-то.
— Хватит, может? — неуверенно возразила она.
— Налей.
Люба взяла бутылку и налила в стакан водки. Князь зажмурился и, поморщившись, выпил. Поискал глазами, чем бы закусить, но так и не стал закусывать, махнул рукой и подмигнул Андрею:
— Никого не слушай, племяш. Меня слушай. И ее. — Князь показал пальцем на Любу. — «Все пройдет, как с белых яблонь дым». Сильно сказано?..
— Это Сергей Есенин.
— О, да ты Есенина знаешь?! Тогда с тобой все в порядке. Поедем в Питер. Ты хочешь в Питер?
— Конечно, — признался Андрей. — Еще как.
— Вот я оклемаюсь немного… Ты не бойся, со мной не пропадешь. А без меня погибнешь. Жизнь — жестокая штука. Никто тебя не пожалеет. Какой-нибудь Хрящ, сука подворотная… Мы еще потолкуем, обсудим все. А я сейчас пойду баиньки. Баиньки, баиньки, спите, детки маленькие… — Князь медленно, держась за стол, поднялся и побрел в другую комнату. Оттуда ка-кое-то время слышался его охрипший голос:
Как бы ни был мой приговор строг, Я вернусь на родимый порог…
— Все, — сказала Люба. — Можешь уходить, если хочешь. Теперь он надолго. Бедненький ты мой, — вдруг всхлипнула она.
— А можно, я останусь у вас? — тихо попросил Андрей.
— Как знаешь. — Люба обняла его и гладила, гладила по голове. — Значит, судьба. Может, Паша тебя и пожалеет. Он вообще-то добрый, хороший, вот только судьба не сложилась…
— Вы правда его жена?
— Жена. Раскисла я что-то. А мне еще и убраться надо. А ты иди, иди к себе. Я тут сама.
Поднявшись в мансарду, Андрей бросился на кровать и заплакал. Он отчетливо понимал, что попал в тупик, в заколдованный круг, из которого нет выхода, хотя и был вроде бы свободен принять любое решение. Но это только казалось, что он свободен, ибо распорядиться своей свободой он все равно не мог, был просто бессилен. Разве что оставалась еще возможность все-таки. уйти, пока Князь спит, но никуда не ехать, а явиться в милицию и рассказать всю правду. Не совсем всю — о Князе рассказывать, конечно, нельзя. Возможно, это и в самом деле был единственный разумный выход, однако путь этот наверняка привел бы Андрея обратно в приемник, а оттуда — в колонию, мысль о которой — всего лишь мысль — была страшнее реальности…
XI
УЖЕ на следующий день к вечеру Князь проспался и пришел к Андрею в мансарду. Был он чисто выбрит, подтянут, от него пахло одеколоном.
Андрей как раз читал. Он нашел в тумбочке «Петербургские повести» Гоголя, сначала просто полистал книгу, а потом увлекся, так что не слышал, как Князь поднимался наверх.
— Просвещаешься? — весело спросил он.
— Интересная книжка, — сказал Андрей.
— А что это?
— «Нос» читаю, Гоголя, — Он почему-то смутился.
— Уважительное чтение. Николай Васильевич — великий писатель. А какова глубина! А язык!.. Обрати внимание, что ни фраза — вологодские кружева. Вот тебе и хохол. По-русски пишет — дай Бог каждому русскому писателю. Как там?.. — Князь закрыл глаза, пошевелил губами и произнес: — «Марта двадцать пятого числа случилось в Петербурге странное происшествие. Цирюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте…» Так?
— Здорово!
— А вот кстати, как теперь называется Вознесенский проспект?
— Не знаю, — покачал Андрей головой.
— Плохо, — сказал Князь осуждающе. — Надо знать и любить свой город. Теперь это проспект Майорова. Это ведь недалеко от проспекта Газа.
— Мы там мало жили, — сказал Андрей, не сообразив, что Князь проверяет его.
— Молодец, что читаешь настоящую литературу. Великая русская литература, вообще искусство — это едва ли не все, племяш, что осталось от великой России. Все русские люди обязаны знать классику, как «Отче наш». Иначе какие мы, к чертям собачьим, русские!.. Просто Иваны, не помнящие родства. Просто скопище русскоязычных болванов. Поэтому и гадим в углу собственного жилища, когда приспичит. В школе вам это объясняли?
— Объясняли, только не так.
— Вот именно что не так. Ты знаешь, отчего все несчастья и беды России? Оттого, что народ не знает ни своей культуры, ни своей истории, ни самого себя, — Князь ходил взад-вперед по тесной комнатке. — Мы все думаем, что история началась со дня нашего рождения. Хрен!.. Русский человек не осознал себя как нацию, как великую нацию, и потому живет сегодняшним днем. В лучшем случае — завтрашним. Да и то в светлых мечтах, которые ему навязали. А он расплачивается и всегда расплачивался за эти мечты живой кровью. Отняли у народа прошлое, его историю, зачеркнули, к чертовой матери, как будто там, сзади, была только чернуха. А это… Это все равно что у дерева корни обрубить. Вот стоит гигантский дуб, столетия стоит, вроде живой еще, а на самом деле уже мертвец… Но ты никогда и никому не верь, что русский человек ленив от природы и чуть ли не раб по доброй воле. Это опасная чушь, племяш. Очень опасная! Сначала я тебе докажу, что ты дурак, а потом стану тобой управлять как дураком. А?.. Сделали народ рабами, а теперь толкуют, гады, что мы рабы от рождения…
— А кто сделал?
— Желающих превратить Россию в скопище рабов всегда было много, — поморщился Князь. — Чтобы задавить ее. Она как бельмо у всяких там… Ладно, продолжим эту дискуссию в другой раз. Сейчас тебе этого не понять. Погоди, кончится война, вернемся мы с тобой в Питер, и я определю тебя в университет. Будешь юристом. Или философом. Хочешь?
— Мне сначала школу надо кончить.
— Школу мы с тобой закончим экстерном. Путем самостоятельного проникновения в глубины знания. И, кстати, запомни, что самая лучшая школа, — тут Князь поднял указательный палец, — жизнь! Со всеми ее изгибами и парадоксами. И лучший учитель — тоже жизнь. А я помогу тебе пройти курс обучения. Хочешь, чтобы я взялся за твое воспитание и образование? — Он прищурившись смотрел на Андрея.
— Да, — кивнул Андрей.
— Быть посему.
Князь довольно тонко, умело занимался воспитанием, исподволь внушая Андрею мысль о том, что у него нет иного выхода, как только держаться за него, за Князя. Не лучший, возможно, выход — да, как бы сомневаясь, говорил он, но другого просто-напросто нет…
— Твоего отца сделали врагом народа, хотя он, не сомневаюсь, заботился именно о благе народа. А вас с матерью… Ты запомни на всю жизнь, что в твоей судьбе и в судьбе матери не было ничего случайного, так было и задумано сволочами…
— Мама была больная. — Андрею не хотелось верить всему, что говорил Князь. Страшно было поверить, потому что тогда — это он уже сознавал — у него отнимали будущее, завтрашний день.
