Мороз держался за сорок. Над деревянными домами — осанистыми, крепкими, срубленными из кедрача на века, из которых и состоял город, — поднимались в туманное от мороза небо дымки. Ветра не было, и дымки долго не растворялись в застывшем воздухе, отчего небо над Койвой казалось аккуратно разлинованным.

Станция была побольше радловской, то есть это была уже настоящая станция: водокачка, пакгаузы, деревянная платформа, вдоль которой тянулся невысокий забор, и калитка с надписью: «Выход в город».

В зале ожидания вдоль стен стояли скамьи-диваны, на спинках которых вырезаны буквы «НКПС», в углу на табурете бачок с прикрепленной цепочкой кружкой. Здесь было тепло и даже как-то уютно. Пахло свежевымытыми полами, а в окне билась, громко жужжа, ожившая муха.

И ни одного человека.

Евгения Сергеевна решила пойти в город на разведку, как она сказала себе. Андрея оставила на вокзале, предупредив, чтобы он никуда не уходил. Она надеялась скоро вернуться. Чемодан и большую корзину, вывезенную из Ленинграда, она связала вместе, а поменьше, ту, что дала Варвара Степановна, велела держать Андрею в руках.

Очень тихо в зале ожидания. Так тихо, что страшно делается. И муха успокоилась, затихла. Устала, наверное, бессмысленно биться. А может, подумал Андрей, сломала крылья. Он подошел к окну, протянул руку, и муха снова ожила, однако ей никак не удавалось оторваться от стекла, она словно прилипла к нему. Андрей пальцем сбросил ее на пол, она упала кверху лапками и затихла.

Над дверью висят большие часы. Они ходят неслышно, но если закрыть глаза и затаить дыхание, часы начинают стучать громко и стук их отдается в голове, как будто включаются какие-то молоточки и стучат уже сами по себе, немножко отставая от часов. От круглой гофрированной печки, точно такой же, какая была на проспекте Газа, растекается приятное, сонное тепло.

Андрей достал из корзины шаньгу, съел и запил водой из бачка. Незаметно он задремал. Очнулся оттого, что ноги обдало холодом. В зал ожидания вошел мужчина в красной фуражке.

— Ты кого ждешь, — спросил он вполне дружелюбно, — или собрался ехать?

— Мы приехали с мамой.

— Издалека?

— Вообще-то сперва из Ленинграда, а сейчас из Серова.

— Эвакуированные?

— Да. А.

— Ладно, раз так. После разберемся. А сейчас пойдем-ка со мной, — сказал мужчина.

— Мама не велела мне никуда отсюда уходить-воспротивился Андрей.

— Да ты не бойся, паря. Я дежурный. Побудешь пока у меня в дежурке, а то здесь шпана шныряет.

— А как мама узнает, что я у вас?

— Узнает, — улыбнулся дежурный. — Пошли, пошли. — Он взял чемодан и большую корзину.

Они обогнули здание вокзала и вошли в просторную светлую комнату. Здесь, как показалось Андрею, было еще теплее. В печке весело трещали сухие дрова.

— Раздевайся, а то сопреешь, — сказал дежурный.

На столе стояло несколько телефонов. Один из них зазвонил, дежурный снял трубку, и Андрей удивленно подумал, как это он угадал, какой именно телефон звонил. Дежурный поговорил и положил трубку на место.

— Располагайся, паря, на диване. — Диван был точно такой же, какие стояли в зале ожидания.

— Это что за буквы? — спросил Андрей.

— Народный комиссариат путей сообщения, — пояснил дежурный с гордостью, — Сокращенно и получается НКПС. Можешь вздремнуть, пока мать вернется. Тебя как зовут-то?

— Андрей.

— А меня Алексей Григорьевич. Мать в город пошла?

— Да, квартиру искать.

— Понятно. Ну ложись, отдохни.

— Не хочется спать, — слукавил Андрей. — Я так посижу.

— Ну посиди. А я делами займусь. — Он раскрыл амбарную книгу и стал что-то записывать в нее.

Андрей сидел тихо, с любопытством оглядывая помещение. Трещали дрова, мерно жужжал, но не так, как муха, какой-то аппарат в углу, на котором вспыхивали огоньки; дежурный, склонившись над столом, все писал и писал. Незаметно Андрей задремал и свалился боком на скамью. А когда он проснулся, мать сидела у стола, и они с дежурным пили чай.

— Где ты так долго была? — Андрей сел и протер глаза.

— Потом расскажу. Спи, поздно уже. Ты есть хочешь?

Есть он хотел, однако еще больше хотел все-таки спать. Он и не проснулся бы, если бы не затекла рука. Мужественно отказавшись от еды, он снова лег, свернувшись калачиком.

Евгения Сергеевна напрасно почти целый день ходила по городу в поисках жилья. В какой бы дом она ни постучалась, всюду был один ответ: самим тесно. В конце концов она решилась воспользоваться письмом Дмитрия Ивановича, которое было адресовано какому-то Уварову. Правда, Дмитрий Иванович предупреждал об осторожности, ведь Уваров — ссыльный, однако другого выхода не было. Увы, его не оказалось дома. Так ни с чем она и вернулась на вокзал…

— Тяжелый у нас народ, что тут скажешь, — вздохнул Алексей Григорьевич, выслушав рассказ Евгении Сергеевны. Об Уварове она промолчала. — Пока присмотрятся, привыкнут. Да и боятся пускать без направления.

— А что за направление? У меня спрашивали.

— В исполкоме надо получить. Теперь большие строгости. Раньше-то, до войны, тоже разрешение требовалось, а сейчас — война…

— У вас что, режимный город?

— Считайте, что так.

— Значит, придется ехать в Свердловск, — с грустью проговорила Евгения Сергеевна. Ей понравился городок, и казалось, что в Койве они с Андреем могли бы пережить войну. И не хотелось, ой как не хотелось пускаться снова в дорогу, в неизвестность.

— Не надо вам никуда ехать, — сказал Алексей Григорьевич. — Устроим. У меня и станете жить, мы вдвоем с сестрой остались, места хватит.

— А как же направление? — усомнилась Евгения Сергеевна.

— И это устроится. Все ж таки мы всю жизнь здесь живем.

— А сестра согласится?

— Согласится. С виду-то она, правда, строгая, неласковая, а на самом деле душевная.

— Простите, но ведь у нее и у вас семья, наверное…

— Нету, — сказал Алексей Григорьевич. — Вдвоем мы. Ну, вы устраивайтесь, помучайтесь одну ночку вместе с сыном, а я пойду взгляну, что в зале делается. Едет все народ, едет, а куда и зачем, если спросить… — Он надел полушубок, красную фуражку и вышел из дежурки, впустив в комнату холод и клубы пара.

Евгения Сергеевна потеснила Андрея к стенке и кое-как устроилась рядом с ним, накрывшись своим пальто, хотя и было жарко. Она не умела засыпать, не накрывшись.

Алексей Григорьевич вернулся через полчаса, тихо спросил:

— Спите?

Евгения Сергеевна не ответила, сделала вид, что спит. Он зажег на столе керосиновую лампу и погасил электричество.

А рано утром разбудил их и, смущаясь, попросил побыть в зале ожидания, пока сдаст дежурство.

В отличие от вчерашнего, в зале было грязно, повсюду валялись окурки, пол был заплеван. Печка остыла, помещение за ночь выстудилось, и на внутренней стороне двери поблескивал иней. Пришла уборщица, покосилась на них и объявила, что зал закрывается и откроется только завтра, а сегодня, сказала она, поезда нет.

— Мы скоро уйдем, — успокоила уборщицу Евгения Сергеевна.

— Знамо, что уйдете, раз не положено. А ждете-то чего? С вещами, гляжу, а поезд вчера прибыл…

— Алексея Григорьевича ждем, когда он сдаст дежурство.

— Вон оно как! — Уборщица уважительно покачала головой. — Ежели Алексея Григорьевича ждете, так сидите, вы мне не мешаете. Знакомые его?

— Знакомые.

— А нездешние, однако.

— Нездешние.

— Я и вижу. У нас зал-то ожидания через день открытый для пассажиров, когда поезд прибывает, — рассказывала уборщица, внимательно приглядываясь к Евгении Сергеевне. — Чего зря дрова на топку переводить. Да и некому тут быть-то. Алексей Григорьевич сейчас освободится, скоро уже. Сменщик пришел, я видела. Они через день и меняются. Когда поезд, тогда уж сам Алексей Григорьевич дежурит, он-то давно на железной дороге. Господи, что я все говорю вам, вы и сами знаете…

Евгения Сергеевна улыбнулась и кивнула неопределенно. Она догадалась, к чему клонит уборщица, что именно ей хочется выяснить. Но дальнейшим расспросам помешал Алексей Григорьевич. Он вошел в полушубке, в пимах, в мохнатой шапке.