— Вот он и есть хлеб наш насущный, — усмехнувшись, ответил Яков Филиппович. — А ты думала, он на деревьях готовыми булками растет?

— Нет, — смутилась она. — Я подумала, что это пшеница.

— Пшеницу мы почти не сеем. А корову-то живую видела когда или нет?

— Видела.

— И доить умеешь?

— Доить не умею. Я вообще боюсь коров, — призналась, краснея, Евгения Сергеевна.

— Ну, нашла кого бояться! Ты не расскажи кому-нибудь, засмеют вовсе. Бояться людей надо, а коровы что, коровы они и есть коровы. Да ничего, привыкнешь. А обманешь хотя раз — пеняй на себя, — сказал Яков Филиппович. — У меня разговор короткий.

— Зачем же мне вас обманывать?

— Незачем, верно, а все ж предупредить хочу, чтобы потом никаких не было. Но, пошел, чертушко! — крикнул он и щелкнул кнутом.

Нет, не придала Евгения Сергеевна особенного значения словам председателя. Приняла их как должное, привыкнув за последние годы к недоверию и всеобщей подозрительности. Остался, правда, в душе неприятный осадок, но это мелочи, неизбежные неприятности, на которые лучше не обращать внимания. А Яков Филиппович поступил честно, думала она. Честно и по-крестьянски бесхитростно-

Понемногу и ее укачало, она задремала. Разбудил ее голос Якова Филипповича.

— Приехали, — сказал он. — Вон оно, наше Серо-во. — И указал кнутовищем вперед.

Деревня стояла на взгорке, окруженная, словно венком, колосящимися полями.

Остановились у высокого глухого забора, который был как бы продолжением большого добротного дома. Яков Филиппович слез с облучка, дождался, когда откроются ворота. А открыла их женщина. В глубине двора скулила и рвалась с цепи собака.

— Принимай гостей, Варвара.

— Милости просим, — сказала она и поклонилась низко.

— Марата распряги, — велел Яков Филиппович. — А вы пошли в дом, после познакомитесь, — обратился он к Евгении Сергеевне. — Вещички оставь, не трогай, никуда не денутся. Сегодня у меня заночуете, а завтра на постоянное жительство определю.

— Ступайте в дом, ступайте, — повторила и женщина, снова поклонившись.

Евгения Сергеевна поняла, что это хозяйка, жена Якова Филипповича, однако выглядела она старше его. Лицо испещрено морщинами, хотя и не старушечье, а глаза какие-то потухшие, неживые и словно испуганные.

Вошли в дом.

Справа, при входе из просторных сеней, — чисто выбеленная русская печь, которая занимала чуть ли не половину избы. Слева — тщательно выскобленная лавка. В углу стоял большой стол, над ним висела пузатая керосиновая лампа. Полы застланы пестрыми домоткаными половиками. Была и икона, а под нею теплилась лампадка.

Вошла хозяйка.

— Копаешься, — буркнул Яков Филиппович. — Обтерла Марата?

— Обтерла, а как же.

— Сухо?.. Собирай на стол, гости проголодались с дороги.

— Я мигом, — кивнула хозяйка.

Евгения Сергеевна хотела было возразить, что они не очень голодны, потерпят — спешить теперь некуда, но промолчала, сообразив, что в этом доме возражать хозяину нельзя.

Не прошло и четверти часа, как на столе появились яичница в огромной сковороде, с крупно нарезанными, еще прозрачными кусками сала, свежие огурцы, холодная картошка с луком и сметаной, простокваша, душистый ржаной хлеб домашней выпечки и графин с мутным самогоном.

— Прошу, гости дорогие, — чуть склонив голову, пригласила хозяйка.

— Правда, что соловья баснями не кормят — петь перестанет, — потирая руки, сказал Яков Филиппович, толсто нарезая хлеб. Буханку он прижимал к груди. — С благополучным, стало быть, прибытием. — Он вынул из горлышка графина пробку и собрался налить в стакан, стоявший перед Евгенией Сергеевной.

— Что вы, — вспыхнула она и отодвинула стакан в сторону. — Я не пью.

— Нисколько? — Прищурившись, он недоверчиво смотрел на Евгению Сергеевну и держал графин над столом.

— Нисколько.

— Ну, гляди сама. — Он налил в свой стакан до краев, опорожнил одним духом и запил простоквашей прямо из кринки. Похрустев огурцом, сказал, не повернув даже головы к жене: — Это гости из Ленинграда. Евгения Сергеевна, значит, и сынишка ее, Андрей. Теперь будут жить здесь, она бухгалтер, счетоводом будет в колхозе. А хозяйку мою, — он усмехнулся чему-то, — зовут Варвара Степановна.

— Очень приятно, — сказала Евгения Сергеевна, чувствуя какую-то неловкость.

Варвара Степановна привстала и склонила голову.

— Сорванцы наши где? — спросил Яков Филиппович.

— Бегают, где им еще быть.

— Ты, Варвара, накажи им, чтоб с мальцом подружились и чтоб никто, слышь, не смел обидеть его.

— Накажу, накажу.

Постучались в окно. Яков Филиппович, не оборачиваясь, махнул рукой. Скрипнуло крыльцо, потом в сенях.

Открылась-дверь, и в дом вошел, стуча деревяшкой вместо правой ноги, мужчина.

— Мир дому сему, — сказал он, кланяясь.

— Проходи, проходи, Иван Никанорович, — пригласил хозяин. — Вот и наша Советская власть пожаловала, — сказал он, обращаясь к Евгении Сергеевне. — У нее на это дело, — он постучал пальцем по графину, — нюх собачий.

— Так ведь… — Иван Никанорович виновато пожал плечами и поскреб подбородок. — Вся деревня знает, что ты счетоводиху новую привез.

— Ишь, уже знают, — удовлетворенно хмыкнул Яков Филиппович. — Ну, раз такое дело, садись с нами, опохмелись.

— Не-е, я два дня капли в рот не брал. Ни маковой росинки.

— А два-то дня когда исполняется, послезавтра?

— Да оно вроде как сегодня получается, — хихикнул Иван Никанорович и заулыбался.

— Наливай, чего уж там. А то внутрях-то чешется, зудит, а?

— Зудит, что ты скажешь. Аж рукой залезть хочется и поскрести там, во как зудит. — Он налил тоже полный, с краями, стакан, но пил, в отличие от Якова Филипповича, медленно, маленькими глотками, а осушив стакан, взял кусочек хлеба и обнюхал его со всех сторон, потом положил в рот. Больше ничем не закусывал.

Евгения Сергеевна забеспокоилась, поняла, что мужчины будут много пить, и не хотела, чтобы тут же сидел Андрей. Дома ему не разрешалось находиться даже в комнате, когда приходили гости и на столе бывало вино. Василий Павлович был строг насчет этого и непреклонен. Он только позволял Андрею, еще до выпивки, показаться гостям и прочитать вслух стихотворение.

Догадался и Яков Филиппович, что Андрей лишний за столом.

— Наелся? — спросил он.

— Наелся, спасибо.

— Тогда ступай на двор. Варвара, покажи мальцу, где наши шныряются. Да не забудь, что я велел! Чтобы у меня без всяких там.

Андрей вопросительно посмотрел на мать.

— Иди, — разрешила она. — Познакомься с ребятами.

Евгения Сергеевна и сама с удовольствием ушла бы из-за стола, она вообще не любила пьяных застолий, а сейчас и. вовсе чувствовала себя не в своей тарелке. И страшно устала к тому же. Но не уйдешь, когда хозяин за столом. И некуда. Тем временем Яков Филиппович налил снова. Однако гостю только половину стакана, а себе едва плеснул на донышко.

— А вы? — спросил Иван Никанорович удивленно, глядя на Евгению Сергеевну.

— Она непьющая, — сказал Яков Филиппович. — Учись, председатель Советской власти.

— Поздновато получается учиться, да ведь и женщина она, не мужик. Так что извиняйте. — Теперь, выцедив самогон, он пожевал огурец, и жевал долго, тщательно. — Поселять куда ее будем?

— А ты сам как мыслишь?

— Оно можно бы к Макарихе на постой определить, а то…

— В избе Федотихи будут жить, сами, — сказал Яков Филиппович. — Не свинарка она, чтоб на постое быть, а счетовод. Правая моя рука.

— Не забоятся? — с сомнением проговорил Иван Никанорович, протягивая руку за графином.

— Не тянись, — остановил его хозяин. — Успеешь нализаться. А она не забоится, думаю. Не забоишься? — Яков Филиппович в упор посмотрел на Евгению Сергеевну.

— А в чем дело? Я не знаю.

— Дело-то ерундовое. Вроде как заговоренная изба.

— Как это, заговоренная?

— А кто ж ее знает, как! Жила там бабка Федотиха такая, ведунья, говорят. Болтают, что с нечистой силой водилась…