— Помнишь игры в покер? — спросила она.

— Конечно.

— Такое впечатление, что это было в прошлой жизни, — сказала Вики.

— Я никогда не забуду, как ты выглядела в тех кожаных штанах, — сказал Тед. — Одна сигара в неделю в течение двух лет. Не думаю, что…

— Нет, — произнес он после паузы. — Не думаю.

Она молчала. Белокурый мужчина в хлопчатобумажных шортах-бермудах в полоску прошел мимо них, ведя на поводке золотистого ретривера. Вики улыбнулась.

— Прекрасная семья, — сказал мужчина.

Вики знала, что именно такими они казались со стороны. Блейн спал в коляске, а Портер сосал пустышку. Мужчина с собакой на поводке, который шел навстречу мягким летним вечером, никогда бы не догадался, что Вики больна и что Тед не может с этим справиться.

Но они были здесь, в Нантакете, гуляли возле скалы с торчавшим на ней, словно зубочистка, маяком, чьи мигающие лучи были постоянны и предсказуемы. Пребывание в этом месте помогало Вики чувствовать себя лучше. «Прекрасная семья», — сказал мужчина, выгуливавший собаку, и он одновременно и ошибался, и был прав. Они поджарят на обед рыбу, сварят свежий маис, пойдут в магазин за сливочным мороженым в рожке. Когда дети лягут спать, Вики и Тед снова попытаются добиться успеха в постели.

Как только эти мысли немного успокоили Вики и как только мужчина с собакой прошел мимо них и оказался вне пределов слышимости, Тед откашлялся, и это заставило Вики занервничать.

— Я хочу, чтобы ты вернулась домой, — сказал он.

Больше всего в ее родителях, Баззе и Эллен, Вики нравилось то, что они до сих пор были женаты; они были женаты уже тридцать пять лет. Вики ценила это больше, чем Бренда, поскольку сама состояла в браке. Она была тысячей вещей связана с Тедом Стоу — детьми, домом, друзьями, обществом, церковью, десятью годами совместных завтраков, обедов и ужинов, оплаченными счетами, днями рождения, годовщинами, отпусками, ужинами вне дома, фильмами, вечеринками, пьесами, концертами, бесчисленными разговорами. Когда они только начинали встречаться, они говорили преимущественно о посторонних вещах — о мировых проблемах, о политике, о книгах, об идеях, — а теперь все разговоры были только о них самих. Случалось ли это с каждой парой? Они вели бесконечные разговоры о графиках и поездках, играх в сквош и ленчах, о Младшей лиге, о хорошей моторике Блейна, о его обмене веществ, о количестве времени, которое он проводит перед телевизором, о том, спит или не спит Портер, завести ли им третьего ребенка, попытаться ли сделать девочку, о карьере Теда, об их капиталовложениях, о налогах, о гарантии на машину, об ассоциации соседей, о том, какой день чему посвятить. Все ли пары были так же сосредоточены на себе? Или только их семья, семья Стоу, особенно сейчас, когда Вики заболела раком?

Несколько лет назад Эллен Линдон сказала Вики кое-что весьма любопытное: «У нас с твоим отцом один спор продолжается вот уже четырнадцать лет. В различных формах, но спор один и тот же».

Вики была одновременно благодарна и обеспокоена тем, что она и представить себе не могла, в чем заключается этот спор между ее родителями. Она не жила дома с тех пор, как закончила второй курс колледжа, это правда, но она не думала, что не знает своих родителей достаточно хорошо, чтобы не догадываться о предмете их одного-единственного спора. И тем не менее она понимала (поскольку сама была замужем), что брак ее родителей был совершенно особым организмом, существом, отдельным даже от детей, которые из него появились; он был таинственным, неприкосновенным, непостижимым.

У брака Вики и Теда были свои углы и трещины, фальстарты и тупики, свои споры, повторяемые снова и снова. «Я хочу, чтобы ты вернулась домой». Теду не нужно было больше говорить ни слова — Вики помнила всю его речь наизусть: «Я люблю тебя, я скучаю по тебе, я скучаю по детям, я ненавижу возвращаться вечером в пустой дом, меня уже тошнит от китайского фаст-фуда и мороженых вафель. В доме так тихо. Портер еще совсем маленький; он вообще меня забудет, он уже сейчас плачет, когда меня видит. Я хочу, чтобы ты вернулась домой и проходила сеансы химиотерапии в городе, давай не будем вести себя, как дети, давай подойдем ко всему серьезно, давай убьем эти чертовы клетки, найдем лучших врачей, ну и что, если лекарства одни и те же и вводятся одинаково, — я хочу, чтобы ты была в Слоун-Кэттеринге, чтобы я мог спать по ночам, зная, что у тебя есть все самое лучшее, что можно достать за деньги».

Но еще Тед говорил: «Я хочу, чтобы ты вернулась домой, потому что я боюсь тебя потерять. Вик, я боюсь, как маленький ребенок. Напуган до смерти. Я потеряю тебя в сентябре на операционном столе или после операции, если она не даст желаемого результата, если опухоль окажется неоперабельной, если метастазы доберутся до твоего мозга или печени, если врачи не смогут тебе помочь».

«Я хочу, чтобы ты вернулась домой», — сказал Тед, потому что он не верил. И именно это неверие и стояло между мужем и женой, именно оно сделало из Теда слабака. Оно вызывало гнев Вики и импотенцию Теда: он думал, что она умрет. А еще он не понимал Нантакет так, как понимала его Вики, он не вырос в доме на Шелл-стрит, он не испытывал таких же чувств к океану, песку, надежному маяку Санкати. Было так много Вещей, Больше Не Имевших Значения, но эти — океан, воздух, песок под ногами — имели значение.

— Я и есть дома, — сказала Вики.

Вики объяснила это абсолютно четко: главное в заботе о детях — это «создать рутину». Особенно когда мать этих детей больна раком. «Дети чувствуют перемены, — сказала Вики. — Они чувствуют неопределенность, знают, когда что-то не в порядке. Ваша работа — сохранять их спокойствие и обеспечивать безопасность. Будьте последовательны. Соблюдайте распорядок дня». «Без проблем, — ответил Джош. — Для меня это привычно». Он даже хотел рассказать о своей жизни с отцом: ужины в восемь тридцать, пиво, салат «Айсберг». Джош знал о рутине все, он знал все о распорядке дня.

И так началось лето: с понедельника по пятницу будильник Джоша срабатывал в семь тридцать. Пятнадцать минут у него уходило на то, чтобы почистить зубы, побриться, причесаться, намазаться солнцезащитным кремом, одеться и протереть сиденья джипа от росы, и минут одиннадцать-четырнадцать — чтобы добраться от своего дома в городке Миакомет до Сконсета, в зависимости от движения возле средней школы. Джош подъезжал к коттеджу на Шелл-стрит к восьми часам и неизменно заставал Бренду и Блейна за игрой в кости. Бренда всегда была в коротеньком халате — Джош заметил, что у нее их было два, один розовый, а один — белый в цветочек. Джош был уверен, что она специально ходила в халате, чтобы его помучить. Когда приезжал Джош, Бренда вставала и говорила: «Я свое дело сделала» — и уходила в дом, в свою комнату, где переодевалась в бикини. Джош занимался «созданием рутины», но при этом не мог не замечать вариации — например в каком Бренда была халате, какой она надела купальник, а также каким было содержание и продолжительность их разговоров о ее работе. Потому что еще в первый или во второй день работы Джош узнал, что Бренда писала сценарий. В литературном кружке Чеса Горды был один второкурсник, парень по имени Дрейк Эдгар, который хотел написать сценарий. Дрейк Эдгар имел репутацию самого серьезного студента в группе; он раздавал всем сцену за сценой из своего сценария и слово в слово записывал критику. Сам Чес Горда — хотя по его первому и самому известному роману и был снят фильм, который можно назвать «культовым», — все же говорил Дрейку Эдгару, что их кружок — место для написания серьезных литературных произведений, а не фильмов ужасов или триллеров. Другие студенты, в том числе Джош, игнорировали Дрейка Эдгара, считая его чудаком и чуть ли не маньяком, — хотя все разговоры о Дрейке Эдгаре заканчивались фразой, что он, «наверное, смеялся всю дорогу до банка».

«Почему сценаристов нельзя воспринимать всерьез?» — подумал Джош. Все любят фильмы. А сценарии к ним нужно написать.