В Беларуси — куда ни пойди — наряду с новым и современным увидишь древнее, наряду с весёлым и жизнерадостным встретишь трагическое.

После памятника Огинскому — мемориальный комплекс «Шталаг 342» — фашистский концентрационный лагерь, здесь погибло более тридцати тысяч узников. У каменной стены с выступающими из неё концами деревянных балок и колючей проволокой в бетонных нишах состоялся городской митинг, посвящённый Международному дню освобождения узников фашистских концлагерей. Выступают бывшие узники, дети войны. Не скрывают слёз. Пошёл снег пополам с дождём. Предоставили слово мне. Я говорил коротко, только то, что моя тётя, родная сестра моей мамы Любовь Николаевна Бортник, тоже погибла в концлагере, в Освенциме, в 43-м году. Ей было двадцать лет. Много пожилых людей, но ещё больше детей. Не расходятся.

Мы посетили также мебельную фабрику и восхитились не только культурой производства, но и красотой продукции, которую она производит: это уже не только мебель, это искусство.

На обратном пути в Минск, на вокзал, нам показали грандиозный памятный комплекс — «Линию Сталина», возведённую ещё в тридцатые годы на тогдашней границе с буржуазной Польшей. Граница была настолько близко к Минску, что столицей Беларуси хотели сделать Могилёв. «Линия» протянулась на несколько тысяч километров с севера на юг, и большая, наиболее укреплённая часть её проходила по белорусской земле. Но возвращение Беларуси и Украине отнятых ранее Польшей западных земель привело к тому, что Могилёв не стал столицей (хотя ох как украсил бы столицу Днепр!) и «Линия Сталина», в отличие, скажем, от «Линии Маннергейма», которую финны использовали на всю мощь в войне против Советского Союза, нам не пригодилась.

Нынешняя «Линия» восстановлена несколько лет назад по предложению Президента Лукашенко и воинов-афганцев. Мы увидели могучую для той поры оборонительную систему с брустверами, ломаными траншеями, бетонированными дотами с пушками и пулемётами под бронированными колпаками, напоминающими башни танков. В дотах — макеты советских воинов, одетых по форме: заряжающие, наводчики, стрелки. Взгляд их устремлён за амбразуру — не появился ли враг? Особый интерес вызвала у нас экспозиция современной военной техники — самолёты, вертолёты, самоходные орудия и прочий стальной арсенал.

Ходим мы не группой, а по одному, лишь изредка собираясь вместе. Николай Чергинец — впереди, что-то поясняет сотруднику «Линии», Иван Голубничий — справа, фотографирует амбразуру. Анатолий Аврутин как поршень продвигается по траншее, и на лице его полное удовлетворение оттого, что он помещается в ней, — значит, примерился, как бы он здесь отражал атаки фашистов. Рядом со мной большой, грузный человек в бархатной куртке и узкополой серой шляпе. Я почему-то назвал его мысленно Мэром. Что-то бормочет себе под нос, чем-то недоволен. Наш экскурсовод Наденька одета по-военному: шинель, пилотка, гимнастёрка, сапоги — всё ладно пригнанное по её стройной фигуре. Я спросил у неё, возможно ли сейчас применение этой техники в случае необходимости.

— Ну, если только для партизан, то почему бы и нет! — сказала она, и было непонятно, всерьёз она это говорит или шутит.

— Как бы не пришлось отдавать полякам то, что у них оторвали, — негромко и будто возражая ей, произнёс Мэр.

— Что Вы имеете в виду? — спросила Наденька.

— Ну, воспользовались тем, что Г итлер напал на Польшу, он с той стороны стал рвать её, а мы — с этой.

— Вы — поляк? — спросила Наденька.

— В какой-то степени, — кивнул он.

— Тогда я Вам сочувствую, — сказала она, и я не понял, сочувствует она тому, что он только частично поляк, или тому, что у него неправильное представление о тех исторических событиях.

12 апреля. Москва. Проснулся утром в хорошем настроении — с чувством Родины в душе. К тому же вспомнил, что в этот день ровно 45 лет назад красивого русского человека Юрия Алексеевича Гагарина поместили в космический корабль и отправили в такие выси, где до него ещё никто не бывал. Меня это известие застало в ЗАГСе Петроградского района Ленинграда, куда мы пришли с девушкой

Тамарой, чтобы подать заявление на вступление в брак. Там было несколько пар, мы заняли очередь. Инициатива предстоящего события исходила от Тамары, она же активно принялась готовить меня к свадьбе — возила к портнихе, где шилось её свадебное платье, знакомила со своими родственниками, представляя меня своим женихом, предлагала уже сейчас переселиться к ней, чтобы вместе ждать торжественного дня. Она намеревалась попросить служащих ЗАГСа назначить регистрацию на 22 апреля — день моего рождения — и была убеждена, что так и будет.

Я не возражал, хотя изредка доставал свой паспорт, открывал страничку «семейное положение» и, любуясь её девственной чистотой, представлял себе, как энергичная женская рука сотрудницы ЗАГСа привычно бахнет на неё фиолетовый брачный штамп. И понимал, что дело не в штампе, а в моих недостаточно сильных чувствах к Тамаре. Она мне нравилась — улыбкой, стройной фигурой, порывистым и независимым характером, но она была старше меня на четыре года, и мне казалось, что это очень много — мне ещё только двадцать, а ей уже двадцать пятый. Познакомились мы с нею во Дворце культуры связи, на поэтическом вечере. Я тогда писал стихи, и в тот день наше литературное объединение «Голос юности» выступало перед читателями именно там. Народу в зале было немного, и я со сцены видел черноволосую хрупкую девушку, сидевшую отдельно от всех и энергично хлопавшую в ладоши после каждого стихотворения.

Дошла очередь до меня. Я читал своего давно написанного «Воробья»: «Когда гранит дробился на песок, когда плакаты призывали: «Бей!», умчались птицы дальше, на Восток, но в городе остался воробей…»

После встречи с читателями спустились в гардероб, здесь ко мне подошла эта девушка, протянула своё пальто и попросила:

— Помогите, пожалуйста.

Я стал помогать, но она одевалась как-то медленно, несколько раз не попадала в рукав и поглядывала на моих друзей, которые, уже одетые, покидали Дворец, махая мне руками от дверей.

— Вы не торопитесь? — спросила она. — Вы могли бы меня проводить?

— Вообще-то можно, если такая необходимость, — кивнул я, и мы вышли вдвоём. Долго шли пешком по Адмиралтейской набережной. Потом по Дворцовой. Потом через Кировский мост, пока не очутились на Петроградской стороне, на Малой Посадской.

Она сказала, что работает в почтовом отделении оператором, работа ей нравится — всегда с людьми, интересно. Ещё сказала, что больше других ей понравилось моё стихотворение, поэтому для знакомства она выбрала меня.

— Ещё бы! — поддакивал я, понимая, что она шутит и я понадобился только для того, чтобы ей не в одиночестве гулять по красивому городу.

— Я вас приглашаю на чай, — сказала она. — Представлю вас моим родителям, они добрые и весёлые. Нет, нет, не стесняйтесь, пойдёмте.

Я не стеснялся, хотя со мной такого ещё не было. Поднялись по лестнице на третий этаж, она открыла ключом дверь.

— А вот и дочка! — сказал отец, выйдя нам навстречу и помогая Тамаре снять пальто. — И не одна, а с гостем, да ещё с каким молоденьким!

— Ладно, па, ставь чай. Мама дома?

— А как же! Сейчас ужинать будем. Пора, девятый час.

С этого вечера начались наши чисто дружеские отношения и, возможно, продолжались бы долго, если бы не ЗАГС, а точнее, если бы не полёт Юрия Гагарина.

В помещении ЗАГСа работало радио, но вот оно затихло, раздались позывные, диктор объявил, что через несколько минут мы услышим важное правительственное сообщение. И вот оно — советский человек в космосе!

Нас всех, будто взметнувшимся вихрем, вынесло на улицу, а здесь бегут люди, радуются, обнимают друг друга, кричат ура! Я тоже кричал, и нам с Тамарой уже в голову не приходило вернуться в ЗАГС. Потом я не раз благодарил Юрия Алексеевича за его полёт. А когда вскоре взял в руки написанную им после полёта книгу «Дорога в космос», не согласился с его утверждением (и не только его), что в мировом пространстве есть планеты, схожие с нашей Землёй и населённые разумными существами. Но даже если он прав, нам с ними никогда не встретиться и даже не войти в контакт. Уж если Бог наделил народы нашей Земли разными языками, чтобы они не перемешались друг с другом и таким образом сохранили себя, то уж Он точно позаботится о том, чтобы никогда не вошли в контакт между собой инопланетяне.