Вскоре я познакомился с одной богатой вдовой, еще оплакивавшей потерю чуть ли не седьмого мужа, и вознамерился уврачевать ее растерзанное сердце предложением вступить с ней в законный брак. Она удостоила мои мольбы добрым согласием, хотя и не без некоторого колебания. Полный признательности и обожания, я стал перед ней на колени и покрыл пламенными поцелуями ее руки. Она покраснела и наклонила ко мне свое лицо, при чем распустившийся локон ее роскошных волос коснулся моего парика, с пожара заменившего мне мои утраченные волосы. Не знаю, как это случилось, но локон ее зацепил за мой парик и приподнял его на воздух, когда она выпрямилась. Я остался без парика, с голым, сиявшим, как кастрюля, черепом, а она смотрела на меня с гневом и презрением и насилу могла отцепить от своих волос мой несчастный парик. Таким образом, надежды мои относительно вдовы были разбиты неожиданным, но, несомненно, вполне естественным случаем.

Эта неудача привела меня в окончательное отчаяние, и я решился умереть, соскучась постоянными преследованиями судьбы. С этой мыслью я направился к ближней речке. Сняв с себя на берегу все платье (так как, по моему мнению, человеку приличнее всего умереть в том самом виде, в каком он родился), я бросился в волны. Единственным свидетелем моих последних минут была, неподалеку сидевшая, одинокая ворона, которая, наклевавшись выброшенных из-под наливки ягод, опьянела и отстала от стаи своих подруг.

Только что я до половины погрузился в воду, как птица быстро схватила необходимейшую часть моего костюма и полетела с ней. Отложив на время проект самоубийства и наскоро заменив недостающие брюки рукавами сюртука, я пустился за воровкой в погоню.

Но злой рок не переставал меня преследовать. Бежа сломя голову и ничего не видя, кроме похитительницы моей собственности, я вдруг заметил, что ноги мои потеряли почву. Дело в том, что я свалился в пропасть, незамеченную мною, я непременно разбился бы в дребезги, если бы, к счастью, не ухватился на лету за веревку, спускавшуюся от воздушного шара, пролетавшего в это время над моею головою.

Когда я пришел в себя на столько, что мог уяснить себе ужасное положение, в котором находился (или лучше сказать – висел), я пустил в ход всю силу моих легких, чтобы дать знать о себе воздухоплавателю. Но напрасно я надсаживал грудь. Он или не мог меня видеть, или делал видь, что не замечает меня. Шар быстро поднимался вверх, тогда как мои силы истощались еще быстрее.

Я уже приготовился упасть в море, как вдруг все мои душевные силы были возбуждены раздавшимся сверху замогильным голосом, который, казалось, беспечно напевал какую-то арию из оперы. Подняв глаза, я увидал гения фантазии. Скрестив руки, он облокотился на край лодочки, с трубкою во рту, и с наслаждением выпускал изо рта клубы дыма, по-видимому, ощущая полную гармонию и с самим собой, и со всем окружающим. Мои силы были настолько истощены, что я не мог уже произнести ни одного звука, и только с умоляющим видом глядел на воздухоплавателя.

В продолжение нескольких секунд, он пристально смотрел на меня, но хранил упорное молчание. Наконец, флегматически переместив свою трубку из правого угла рта в левый, он обратился ко мне.

– Што ви за шеловек? – заворчал он, – и што ви там делайт? Шорт возьми!

В ответ на это, я мог только закричать задыхающимся голосом:

– Помогите мне! Помогите!

– Вам помогайт? Ви сам себе поможет… Вот вам бутилька… и ступайт к шорту!…

С этими словами он бросил большую бутылку киршвассера, которая попала как раз мне в маковку, и мне показалось, что мозг мой разбился вдребезги.

Я уже готов был опустить веревку и предать себя судьбе, как вдруг услышал крик гения:

– На упадит!… Крепше… Крепше держайтс! Хотит еще бутильку? Или ви поправились, не пьян?

Я поспешил два раза покачать головой: один раз в смысле отрицательном, т. е. что я не желал бы другой бутылки, а в другой раз в смысле утвердительном, т. е. что я поправился и не пьян. Этим я как будто несколько смягчил гения.

– Ви теперь не отрицайт шудэс? Ви верит в спиритизм?

Я еще раз кивнул головой в знак согласия.

– И верит, что я – хений фантазий?

Я снова кивнул утвердительно.

– И ви признает, что ви пьян и глюп как больфан?

Я опять кивнул.

– Так вложит ваш права рука в лева карман ваша брюк: эта пудет значить, что ви признает хений фантазий…

Это условие, очевидно, для меня было невыполнимо, во-первых потому, что я на одной руке не мог бы удержаться, когда и обеими-то едва держался за веревку, а во-вторых, так как на ногах моих, вместо брюк, были надеты рукава сюртука, то у меня не было и карманов. Поэтому, к великому сожалению моему, я должен был отрицательно покачать головой, объяснив этим гению, что исполнить требование его мне невозможно. Но только что я сделал это, как гений фантазии сердито закричал мне:

– Так ступайт к шорт!

И он острым ножом обрезал веревку, на которой я висел: по странному случаю, мы пролетали в эту минуту, как раз, над моим домом (который во время моих странствований был отстроен и отделан заново), – летя головой вниз, я упал прямо в дымовую трубу его и сквозь камин провалился в мою столовую.

Придя в себя, я увидал, что уже около четырех часов утра. Я лежал – распростертый на том самом месте, куда свалился с воздушного шара. Голова моя лежала в пепле, еще не совсем угасшего, камина, а у ног моих валялись на полу опрокинутый столик и остатки разного рода десерта, включая сюда и нумер газеты, несколько разбитых бутылок и стаканов и пустая кружка киршвассера. Так отомстил мне гений фантазии…

Название в оригинале: The Angel of the Odd, 1844.

Публикация: Сатирический еженедельный журнал "Будильник". 1878, № 2, с. 19-20.  

Переводчик - Лиодор Иванович Пальмин.