— Не припомню.
— Ну ладно, это ты не припомнишь. А ты его трогала?
Опять она уставилась на него. Опять её лицо вытянулось и пошло пятнами, а губы так сжались, что кожа вокруг рта была уже не жёлтой, а пепельно-серой.
— Послушай меня, Арлита. Прикоснулась ли ты к телу мистера Сандерленда Спотвуда?
Она продолжала смотреть на него, будто ожидая чего-то, и наконец сказала:
— Да, сэр.
— Как именно?
Она помолчала.
— Я потрогала его пальцем.
— Возражаю, — крикнул Джек Фархилл.
Она так и застыла, подняв указательный палец правой руки, забыв, что она не одна, и растерянно глядя на свой палец.
«Черт, — думал Маррей, — все предусмотреть невозможно. Особенно когда твой единственный источник информации — Кэсси Спотвуд. Да уж, источник она ненадёжный. И, кстати, об информации — от каких это чертей, интересно, Лерой узнал, что происходило тогда в комнате?»
Но, взглянув на даго, который, даже не вспотев, сидел в своей белой рубашечке, будто всё, что здесь говорилось, не имело к нему никакого отношения, Маррей понял: Арлита рассказала Шарлин, Шарлин — даго, даго — Лерою.
Замутить воду — это Лерою, может, и удастся, но не больше. Как в той старой шутке: «А Бобик всё-таки сдох». Ведь Сандера-то убил даго.
— Так ты, говоришь, потрогала его пальцем? — снова начал Лерой.
— Я ему лоб потрогала, — ответила она, прежде чем Фархилл успел возразить.
Возражение было принято.
Лерой поколебался, потом продолжил:
— В каком году твой законный муж Джексон Бентон навсегда покинул долину Спотвудов?
И вновь, не успел Фархилл возразить, как она разразилась потоком слов:
— Он дал тягу, как война началась, там его убили, а мне никакой страховки, не мог там сказать про меня, вот его сестре и то…
Молоток заглушил остальное.
Лерой терпеливо ждал, давая ей отдышаться.
— Когда родилась твоя дочь Шарлин?
Возражение было принято.
"Ну что изменится, — думал Маррей, — даже если весь округ узнает о том, что у Сандерленда Спотвуда есть дочь-мулатка? Ровно ничего. Бобик сдох. Сандера зарезал даго.
Так зачем же Лерою понадобилось бередить старые раны миссис Спотвуд, напоминая ей, что её муженёк изменил ей с цветной потаскушкой?
Да, конечно же, Лерой джентльмен. Но ведь он и адвокат.
Нет, его винить нельзя. Каждый делает своё дело".
Маррей искоса взглянул на Кэсси. Оня не сводила глаз со своих сцепленных рук. Да, теперь она глядит на руки, а не туда, на даго.
Или все же?..
А Лерой опять вёл Арлиту через лес. Подводил к кухонной двери. Вот она входит. Идёт в кладовую.
— И ты не ступала дальше? — настаивал он. — Ты уверена, Арлита? — Он замолчал и шагнул к ней. — Ты ведь его ненавидела, Арлита?
— Возражаю, возражаю, — выкрикнул Фархилл.
Лицо Арлиты стало бледно-серым, глаза её засверкали. Не сдерживаясь, она кричала:
— Знаю, знаю, куда вы гнёте. Будто я убила Сандера, ага, ну понесла я от него, если это вам интересно знать. И надо было, надо было его прикончить тогда, давно, да только…
Стук молотка заглушил её крик.
Суд удалился на перерыв. После перерыва показания давал сам Маррей. Он повторил все, о чём он предупреждал миссис Спотвуд. Да, он уговаривал её отослать обвиняемого, хотя она весьма нуждалась в помощи по дому и никого другого нельзя было найти. Он пытался уговорить её переехать в город. Но она отказывалась, по-видимому, из сентиментальных соображений. Однако после событий возле кинотеатра «Лирик» миссис Спотвуд согласилась отослать обвиняемого.
Маррей опознал чёрный кошелёк, найденный при аресте на полу машины Спотвудов, тот самый чёрный кошелёк, который он видел всякий раз, когда привозил деньги миссис Спотвуд. Что касается денег, то были представлены все расписки Кэсси Спотвуд с указанием дат, все чеки, подписанные Марреем Гилфортом с пометкой «Для С. Спотвуда», оплаченные наличными в Народном банке.
Он описал тайник, где лежал кошелёк: вынимавшийся кирпич, отверстие в дымоходе. Деньги, изъятые у обвиняемого, он опознать не мог, но вспомнил, что в последний раз, 10 апреля, привёз пятнадцать десяток и десять пятёрок, все банкноты были новенькие; за вычетом того, что, как установило следствие, было истрачено обвиняемым в дороге, сумма изъятых денег приблизительно соответствовала той сумме, которую Маррей Гилфорт привёз миссис Спотвуд в четверг 10 апреля.
Последней свидетельницей обвинения была мисс Бэттс, которая двадцать три года прослужила секретаршей у Маррея Гилфорта и всегда меняла чеки с пометкой «Спотвуд» на наличные деньги, а также ведала папкой с делом Спотвудов. Она подтвердила показания мистера Гилфорта.
— Я сделал все что мог, — сказал доктор Лайтфут, — я убеждал, просил её завтра отдохнуть. А она твердит, что должна идти в суд. Я бы, конечно, мог ей дать что-нибудь успокаивающее, но, учитывая…
Стоя в гостиной дома мисс Эдвины, Маррей рассматривал столбик пепла на своей превосходной сигаре. Не сводя с него взгляда, он проговорил:
— Возможно, она считает, что её долг перед Сандером — лично убедиться в торжестве справедливости?
— Так или иначе, — закончил доктор Лайтфут, — все это начинает напоминать манию. И если бы вы пожелали, чтобы в связи с её психическим состоянием я привлёк психиатра…
— Помилуй бог, — с силой сказал Маррей, сам удивляясь своему ожесточению. — У неё просто шок. Это ваши собственные слова.
— Прошлой ночью она не могла уснуть, — вставила мисс Эдвина. — Все ходила, ходила. Я услышала её шаги, вышла, села возле её постели, она взяла меня за руку и только тогда уснула.
— Я оставляю таблетки, — сказал доктор Лайтфут. Поколебавшись, он добавил: — Вероятно, это не совсем моё дело, но что будет с ней после суда? Я бы рекомендовал длительный отдых. Абсолютный покой. Тут есть неподалёку славное местечко в…
— Местечко найдётся для неё и здесь, — прервала его мисс Эдвина, — в этом доме, и, я надеюсь, оно не менее славное. Она милое и одинокое существо, и я готова делить с ней свой кров так долго, как ей захочется.
«Интересно, что бы ты сказала, — подумал Маррей, глядя на мисс Эдвину, — если бы узнала, что Кэсси Спотвуд нищая. Ну что ж, — ответил он себе с иронической усмешкой, — зато я не нищий». Эта мысль доставила ему какое-то мрачное удовлетворение.
Он поднёс к губам сигару.
Да, это было смело. Заставить даго давать показания в свою защиту. Ну что же, отчаяние — мать смелости, а точнее — мать идиотизма. Ибо только идиот мог рассчитывать, что кто-нибудь в здравом рассудке поверит в эту сказку. Оказывается, прежде чем выставить его из дома, Кэсси Спотвуд позвала его, даго, в комнату, в ту самую, где лежал её муж, и сказала ему, что он был хорошим работником и ей жаль, что он уходит, и дала ему на дорогу двести долларов в кожаном кошельке, и разрешила взять её машину.
К этому сводилась версия защиты, версия, в которую поверил бы разве что ребёнок.
«Воду замутит — и только», — решил Маррей и, грустно усмехнувшись про себя, подумал, что, конечно, Лерой мог бы поднять всю грязь со дна, только он никогда на это не решится.
Маррей прикидывал эту возможность. Недавно он говорил об этом с Фархиллом.
— А что если Лерой швырнёт нам в лицо то самое платье? — спросил его тогда Фархилл.
— Никогда в жизни, — уверенно ответил Маррей.
— Но ведь об этом знает весь город, — сказал Фархилл, — красное платье, чёрное кружевное бельё, чёрные чулки, туфли на каблуках, духи и прочее. Ведь парень-то покупал эти вещи. В Паркертоне секретов нет.
— Послушай, Джек, ты ведь понимаешь, что всё это не более чем кривотолки. Мы с тобой хорошо знаем, что из дома Спотвудов Лерой вещественных доказательств унести не мог. Если это платье у него, то взял он его в хибаре Арлиты. Но тогда защите от этой находки никакой пользы не будет.
